- 24 -
И опять я не успела сбежать в Индию до холодов, как советовали опытные путешественники! Низкое ватно-чернильное небо родины, закат солнца, случающийся сразу после полудня, ноль на градуснике за окном, холод снаружи, холод внутри – все напоминает о неминуемом снеге. А снег – это ужас летящий на крыльях ночи!
Два года подряд, я уезжала на зиму в теплые края еще до появления первых снежинок, на третий замешкалась и вытряхнула из сундуков памяти индийское рождественское желание: вот бы увидеть снег! Когда в декабре с неба начала сыпать мокрая крупа, зашвыриваться морским ветром за воротник, студить руки, обжигать лицо, засыпаться в сапоги ...я подумала: я два года не видела снега, и лучше бы не видела его еще десять лет!!
Уезжать надо пока тепло, в одной байковой кофточке и кедах, помахав на прощанье рыжему октябрю, запечатав его гроздья,плоды и краски с собой на память. Хотя, как выяснилось, все, что я беру на память – там оказывается лишним грузом и пустыми безделушками: «тяжело нести, да жалко бросить»
Уезжать надо, пока специи Индии, еще кипят в крови, окружающая серость еще не заволокла радужку, леденящий равнодушный туман еще не закрался в печенки. Пока сама еще не приняла форму домашнего уютного кресла и не срослась с ним, как два сиамских близнеца. Пока тексты об апрельском Гоа еще живы и дышат, и ты пишешь их запросто и взахлеб, как письмо арамбольской соседке, уехавшей домой неделю назад.
* * *
Я еще лелею внутри арамбольский апрель. Легкость одеяний, алладины, которые весят -я взвешивала - 80 граммов. Как-то, выходя из дома, спохватываюсь от тревожного сигнала кожи, не чувствующей ничего: а я точно одета?!?
Выбравшись на сансет, я встречаю Анну Лиз – датчанку, ходившую в христианское комьюнити. - Как дела? Пойдем, потанцуем? – тянет она меня в круг и начинает ритмично двигаться под барабанный бой. ..Моей подружке шестьдесят, и это тот самый случай вечной молодости души – искристые голубые глаза, морщинки лучиками, она встает в семь утра, идет заниматься динамической медитацией на пляже, плавает в океане, а вечером выходит танцевать под барабаны на сансет...и предлагает мне поужинать вместе перед ее отъездом.
Анна Лиз - высокая ухоженная блондинка, с покачивающимися аметистовыми серьгами, у которой, казалось, всех проблем –переехать из одного гестхауза в другой, однажды, в кругу комьюнити, трогательно делится чувствами: «там, дома мы так много работаем, вкалываем, заботимся о своем комфорте, машине, карьере – а здесь оказывается, что многие вещи нам вовсе не нужны для счастья! А эти люди – индийцы - у них многого нет, но они такие сердечные, открытые и дружелюбные!» Я очень сильно задумалась...Анна Лиз, когда рассказывает, часто дотрагивается до сердца – она говорит, что дома свою боль всегда носила в себе, она стеснялась делиться, боялась что ее примут за душевнобольную, а Индия научила ее быть открытой.
Эта успешная на вид женщина, из уютной европейской страны, за тарелкой вкусной еды в любимом моем ресторане на мысе, рассказывает свою историю – о том, что муж пил беспробудно, они развелись, когда дети были маленькие. А теперь ее взрослая дочка винит во всем мать, оборвала с ней связи и не дает видеться с внуками. Сын тоже сильно закладывает за воротник... А она осталась одна и чудовищно мучается от чувства вины и одиночества. Хотя вот в Индии ей стало намного легче....
Возвращаясь около часа ночи с пасхальной службы, где мы ее оставили - так как Анна Лиз заслушалась торжественными песнопениями, она с легкостью прыгает на багажник к какому-то индусу, предлагающему подвезти ее. Она общается с хозяевами гестхауза, с соседями - такими блаженными как я; детишками, и окружающим ее миром простых теплых людей.
Анна Лиз признается, что ей очень не хочется уезжать ( в этом сезоне просто какая-то эпидемия – люди не хотят уезжать!!!) Она хотела бы путешествовать по Индии, и подробно спрашивает меня о местах, в которых я бывала, записывает названия, чтобы в следующем году хочет приехать вновь, пожить зиму в Гоа, съездить на Юг и в горы... А с другой стороны - дома ее ждут цветущие крокусы в ее садике, в планах - перекрасить стены, и откровенно поговорить с дочкой, чтобы закончить эти недоразумения и боль и видеться с внуками. Я прошу ее не прекращать медитации, и не закрывать сердце. Я прошу ее держаться там до следующей зимы! «Если когда-нибудь ты приедешь в Данию – остановись у меня!»
Нам по пути, мы возвращаемся по ночному берегу домой, как две заговорщицы. К нам, навязчиво рекламируя свой товар, подходит продавец всякой неоновой фигни, и Анна Лиз останавливается перед лазерными фонариками, перед неоновыми шариками, что-то считает в уме, и просит дать их много – хочу подарки для внуков, не забывая при этом мастерски торговаться и, сбив цены втрое. Я в обмороке - даже мне, трижды тертому калачику, не пришло бы в голову назвать такие цены! Сказывается, видимо, что она всю жизнь работала бухгалтером и уже несколько лет приезжает в Индию...
Глядя на Анну Лиз, я думаю, что она лукавит про внуков, так и вижу, как она в крокусовом саду своего датского пряничного домика берет в руки лазерную указку, чертит ею на небе контуры любимой далекой Индии, и кидает об пол шарики, чтобы те засветились магическим светом ночного арамбольского побережья...
|