Jonathan28 › Любимые стихи.

Чему учит нас Гоа, мой свет? Расстояние лучший врач.

Расставания больше встреч.

Драгоценно то, что хватило ума не присвоить, не сфотографировать,

не облечь

Ни в одну из условностей; молчанье точней, чем речь.

Того, чего не имеешь – не потерять.

Что имеешь – не уберечь.

Чему Гоа учит меня? Тому, что из всех мужчин только ветер и стоит слез.

Когда катишься пятьдесят километров в час, он уже принимает тебя всерьез.

Всякий мрак проницаем, любой поворот открытие,

смерть глядит дальним светом, и он белёс.

Твоя тень состоит из челки, стоящей дыбом, руля, сидения и колёс.

Гоа учит меня доверию – десять дней

Ездишь за спиной того, про которого точно знаешь – ему видней,

Так что скоро чуть ли не дом родной обретаешь в ней,

Даже набирая полные фары пыли

и полные шины выбоин,

зеркала – разбегающихся огней.

Да, в последнее утро, пожалуй, стоит проснуться в шесть,

Сесть в рассвет, попытаться собрать все вокруг и счесть,

попросить присяжных в себе учесть,

Что уж если Господь задумывал фрукты, линию горизонта

и экзотических сумасшедших такими, какие здесь, -

О, какую же это делает Ему честь.

Если завтра отъезд, у тебя невозможный рост.

Правой ногой попираешь ты Сиолимский,

а левой Кузнецкий мост.

Слышишь благовест, погружая лицо в прохладную мякоть звезд –

над Москвой не бывает звезд.

Пахнет пряным вест.

Пахнет жженым ост.

И становишься чист, разверст и предельно прост.

Сам себе и Приянка Чопра,

и Роберт Фрост.

Вера Полозкова

Ахматова А. А.

«Он любил три вещи на свете»



Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики

...А я была его женой.

Прямой репортаж

Без году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы еще не спали, сорок - даже не думали, а итог - вот оно и палево, мы в опале, и слепой не видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток.

Губы болят, потому что ты весь колючий; больше нет ни моих друзей, ни твоей жены; всякий скажет, насколько это тяжелый случай и как сильно ткани поражены.

Израильтянин и палестинец, и соль и перец, слюна горька; август-гардеробщик зажал в горсти нас, в ладони влажной, два номерка; время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, заговорщицкого жаргона и юморка; два щенка, что, колечком свернувшись, спят на изумрудной траве, сомлев от жары уже; все, что до - сплошные слепые пятна, я потом отрежу при монтаже.

Этим всем, коль будет Господня воля, я себя на старости развлеку: вот мы не берем с собой алкоголя, чтобы все случилось по трезвяку; между джинсами и футболкой полоска кожи, мир кренится все больше, будто под ним домкрат; мы с тобой отчаянно непохожи, и от этого все забавней во много крат; волосы жестким ворсом, в постели как Мцыри с барсом, в голове бурлящий густой сироп; думай сердцем - сдохнешь счастливым старцем, будет что рассказать сыновьям за дартсом, прежде чем начнешь собираться в гроб.

Мальчик-билеты-в-последний-ряд, мальчик-что-за-роскошный-вид. Мне плевать, что там о нас говорят и кто Бога из нас гневит. Я планирую пить с тобой ром и колдрекс, строить жизнь как комикс, готовить тебе бифштекс; что до тех, для кого важнее моральный кодекс - пусть имеют вечный оральный секс.

Вот же он ты - стоишь в простыне как в тоге и дурачишься, и куда я теперь уйду. Катапульта в райские гр****ые чертоги - специально для тех, кто будет гореть в аду.

16 августа 2007 года.

(Вера Полозкова)

Кончится лето. В.Цой.

Я выключаю телевизор я пишу тебе письмо

Про то что больше не могу смотреть на дерьмо

Про то что больше нет сил

Про то что я почти запил но не забыл тебя

Про то что телефон звонил хотел чтобы я встал

Оделся и пошел а точнее побежал

Но только я его послал сказал что болен и устал

И эту ночь не спал

Я жду ответа больше надежд нету

Скоро кончится лето это

А с погодой повезло

Дождь идет четвертый день

Хотя по радио сказали жаркой будет даже тень

Но впрочем в той тени где я

Пока и сухо и тепло но я боюсь пока

А дни идут чередом день едим а три пьем

И в общем весело живем хотя и дождь за окном

Магнитофон сломался я сижу в тишине

Чему и рад вполне

Я жду ответа больше надежд нету

Скоро кончится лето это

За окном идет стройка работает кран

И закрыт пятый год за углом ресторан

А на столе стоит банка а в банке тюльпан

А на окне стакан

И так идут за годом год так и жизнь пройдет

И в сотый раз маслом вниз

Упадет бутерброд

Но может будет хоть день

Может будет хоть час когда нам повезет

Я жду ответа больше надежд нету

Скоро кончится лето это

Я жду ответа больше надежд нету

Скоро кончится лето это

Я Мерлин, Мерлин.

Я героиня

самоубийства и героина.

Кому горят мои георгины?

С кем телефоны заговорили?

Кто в костюмерной скрипит лосиной?



Невыносимо,



невыносимо, что не влюбиться,

невыносимо без рощ осиновых,

невыносимо самоубийство,

но жить гораздо

невыносимей!



Продажи. Рожи. Шеф ржет, как мерин

(Я помню Мерлин.

Ее глядели автомобили.

На стометровом киноэкране

в библейском небе,

меж звезд обильных,

над степью с крохотными рекламами

дышала Мерлин,

ее любили...



Изнемогают, хотят машины.

Невыносимо),

невыносимо

лицом в сиденьях, пропахших псиной!

Невыносимо,

когда насильно,

а добровольно — невыносимей!



Невыносимо прожить, не думая,

невыносимее — углубиться.

Где наша вера? Нас будто сдунули,

существованье — самоубийство,



самоубийство — бороться с дрянью,

самоубийство — мириться с ними,

невыносимо, когда бездарен,

когда талантлив — невыносимей,



мы убиваем себя карьерой,

деньгами, девками загорелыми,

ведь нам, актерам,

жить не с потомками,

а режиссеры — одни подонки,



мы наших милых в объятьях душим,

но отпечатываются подушки

на юных лицах, как след от шины,

невыносимо,



ах, мамы, мамы, зачем рождают?

Ведь знала мама — меня раздавят,

о, кинозвездное оледененье,

нам невозможно уединенье,

в метро,

в троллейбусе,

в магазине

«Приветик, вот вы!»— глядят разини,



невыносимо, когда раздеты

во всех афишах, во всех газетах,

забыв,

что сердце есть посередке,

в тебя завертывают селедки,



лицо измято,

глаза разорваны

(как страшно вспомнить во «Франс-Обзёрвере»

свой снимок с мордой

самоуверенной

на обороте у мертвой Мерлин!).



Орет продюсер, пирог уписывая:

«Вы просто дуся,

ваш лоб — как бисерный!»

А вам известно, чем пахнет бисер?!

Самоубийством!



Самоубийцы — мотоциклисты,

самоубийцы спешат упиться,

от вспышек блицев бледны министры —

самоубийцы,

самоубийцы,

идет всемирная Хиросима,

невыносимо,



невыносимо все ждать,

чтоб грянуло,

а главное —

необъяснимо невыносимо,

ну, просто руки разят бензином!



невыносимо

горят на синем

твои прощальные апельсины...



Я баба слабая. Я разве слажу?

Уж лучше — сразу!

А. Вознесенский

Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером

подышать свежим воздухом, веющим с океана.

Закат догорал в партере китайским веером,

и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,

рисовала тушью в блокноте, немножко пела,

развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком

и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии

на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною

чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более

немыслимые, чем между тобой и мною.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем

ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,

но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум,

еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,

ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?

Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.

Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.

Иосиф Бродский.

Андрей Вознесенский.

Можно и не быть поэтом

Но нельзя терпеть, пойми,

Как кричит полоска света,

Прищемленная дверьми!

Это точно! :-)

Б.Гребенщиков.Когда пройдет боль.

Когда пройдет дождь - тот, что уймет нас,

Когда уйдет тень над моей землей,

Я проснусь здесь; пусть я проснусь здесь,

В долгой траве, рядом с тобой.

И пусть будет наш дом беспечальным,

Скрытым травой и густой листвой.

И узнав все, что было тайной,

Я начну ждать, когда пройдет боль.

Так пусть идет дождь, пусть горит снег,

Пускай поет смерть над моей землей.

Я хочу знать; просто хочу знать,

Будем ли мы тем, что мы есть, когда пройдет боль.