Что такое индуизм, что представляет собой это учение в своей глубинной сущности? За тысячи лет было испробовано множество определений. Самое, вероятно, всеобъемлющее из них принадлежит знаменитому мыслителю Шри Ауробиндо Гхошу: это — «поддержание гармонии между духом, умом и телом». А проще, лаконичнее и, пожалуй, вернее всех высказался авторитетный исследователь Арвинд Шарма. Перебрав и отвергнув множество дефиниций, от безысходности он пришел к следующей: «Индуизм — это религия, которую исповедуют индусы, и тавтология здесь мнимая»...
Особому миру, в котором живут люди, исповедующие индуизм, аналога не найдется. Посторонним сюда вход запрещен. Принять «индусскую веру» невозможно — индусом надо только родиться. Тогда попадешь в мир без несправедливости, без греха и, строго говоря, без смерти тоже — ведь рождение и смерть здесь не являются пределами личного бытия.
Ничего случайного в этом мире тоже нет и быть не может, поскольку все происходящее обусловлено знаменитой кармой, вселенским законом причинно-следственной связи. На санскрите «карма» означает просто «действие». То есть получается так: любое «действие» имело и имеет причину, само стало причиной некоего следствия, и цепь эта бесконечна. Она относится ко всему на свете без исключения, но если говорить о человеке, то самое важное тут вот что: последствия его поступков не ограничиваются промежутком между появлением на свет и оставлением данной телесной оболочки. В силу той простой причины, что ничто сущее, как уже говорилось, не умирает, а только перевоплощается — это закон сансары.
Сансара — штука довольно замысловатая. Сначала она идет по восходящей — просто от низших форм жизни к более высоким. Однако когда этот «конвейер эволюции» достигает состояния человека — существа, способного к нравственному выбору, — дело усложняется. А именно — дальнейшее «продвижение» теперь обуславливается вашими деяниями в прошлых ипостасях. Груз совершенных вами поступков будет отныне преследовать вас, безошибочно находя, — подобно тому, как «теленок находит свою мать в стаде из тысячи коров», говорится в философском трактате «Вишнусмрити».
Таким образом, «ошибка», сбой морального механизма в этой вселенной решительно невозможен — индус поистине кузнец собственного счастья. Не сковалось — значит, натворил дел в минувших жизнях. Сам виноват. А если особо сильно провинился, вполне можно соскользнуть вниз по ступеням иерархии бытия, скажем, до таракана. И опять — все сначала.
Но «чаще встречаются», конечно, не столь радикальные, а, можно сказать, более мягкие варианты кармы. Тогда человек, оставаясь человеком, должен просто безропотно существовать в обществе так, как ему указано рождением, то есть исполнять свой долг — дхарму. Скажем, если из-за неудачной прошлой жизни некто перевоплотился в палача, то его дхарма требует образцово-показательной службы на этом поприще — только это сулит возможность следующего рождения в более достойном варианте. В более высокой касте. А несоблюдение Закона — напротив, приведет к тягчайшим последствиям.
Понятно поэтому, что индус весьма озабочен своими видами на грядущие воплощения и удручен перспективой длинной череды жизней — он стремится как можно скорее избавиться от земных превратностей и достигнуть мокши. Это — наивысшая и окончательная цель всех его устремлений. Человеку, взращенному в сознании однократности жизни, трудно понять эту «странную» тягу к небытию, собственно, отсюда и появилась ученая теория о пессимистичности индуизма.
В действительности же с мокшей в индуистском понимании дело обстоит далеко не однозначно. Более того, она составляет предмет бесконечных д****ов между шестью основными философскими школами страны: то ли речь идет о вечном бессознательном пребывании в свободе от скорбей этого мира, то ли — о свободе в ином, космическом бытии, при полном ли слиянии с Абсолютом, или при сохранении в этом Абсолюте индивидуальных отличий освобожденной души (по простому говоря, сознания)... И как именно достигается мокша, неясно — полным ли отказом от всякой «посюсторонней» деятельности и избавлением от результатов деятельности былой? Или нужно еще обрести некое особое знание, которое, по мнению одних богословов, достается собственными усилиями человека, а по словам других, требует соучастия высших сил?..
Как бы там ни было, ясно, что методами ускоренного продвижения к этой великой духовной категории могут воспользоваться лишь души духовно сверходаренные, озаренные.
На память приходит имя гуру Раманы Махариши (1879—1950). Этот удивительный человек в юности пережил сначала сильнейший страх физической смерти, а потом — мистическое осознание себя Духом, не зависящим от телесной оболочки. В результате, покинув семью, он провел всю оставшуюся жизнь в уединении на холме близ храма Шивы в Тируваннамалаи (штат Тамилнад). Со временем к нему стало стекаться множество людей, наслышанных о его великой духовной силе и образных, убедительных поучениях. Махариши, к примеру, утверждал, что познает Абсолют тот, кто «просто» познает себя. Нужно, мол, только постоянно задаваться вопросом: «Кто я?» А на вопрос, отчего он ничего не делает для мира, мудрец отвечал вопрошающему: «Ты и есть мир»...
Удел обыкновенных душ иной: к заветной цели их ведет путем долгим и незаметным соблюдение пурушартхи, триады человеческих обязанностей на земле: а) праведно и точно соответствовать своему месту в жизни (о дхарме мы уже говорили), б) заботиться о материальном благосостояния (артха), в) удовлетворять свои плотские желания (кама). В общем, сумеет человек прожить так, чтобы и праведником остаться, и добра накопить, и вдоволь насладиться удовольствиями, — он поднимется на лишнюю ступеньку к мокше. Перевесит что-то одно — жадность одолеет или страсти окажутся сильнее праведности — придется жить заново неизвестно сколько раз.
Получается, что Индия — живое опровержение марксистско-ленинской максимы о бытии, которое определяет сознание: бытие индуса явно определено взглядом на мир. Судите сами: если его душа достаточно созрела для рождения в одной из трех высших каст (брахманов, кшатриев или вайшьев), судьба его заранее делится на четыре стадии, или ашрамы, каждая продолжительностью лет в двадцать—двадцать пять. Сначала он брахмачари — ученик. Изучает основы веры, перенимает ремесло и, так сказать, входит в курс занятий своего рода. Потом, обзаведясь собственной семьей, индус становится домохозяином, грихастхой — растит детей, приумножает достаток. Когда же «поседеют виски старшего сына», вступает в стадию ванапрастхи, отшельничества, — постепенно отходит от дел, проводит время в молитвах, совершает паломничества. Наконец, на четвертой стадии надо покинуть дом, отказаться от всех привязанностей, и даже от собственного имени, и скитаться, питаясь подаянием. Теперь он — санньяси: «Принося себя в жертву себе, любя себя, играя с собой, доверяясь себе, он отрешается от всех внешних связей, стараясь в себе возжечь ритуальные огни и не совершать более никаких жертвоприношений, кроме внутренних». Надо сказать, не всякому на такое достает решимости...
К низкокастовым все это не относится, их дхарма — только обслуживать высшие касты в надежде и ожидании продвижения вверх по ступеням сансары. Не относится это и к женщинам.
Первейшая дхарма индуски — конечно же, быть идеальной женой и матерью, ибо в этом качестве на нее нисходит наивысшая благодать, которая распространяется и на окружающих. Она может и в храм не ходить, потому что муж для нее и есть бог. Главное — не овдоветь, вдовство — верный признак недостойного поведения в прошлой жизни.
Но больше всего благодати у девадаси, ибо они — служанки бессмертных богов, их жены, «вдовства не знающие». Эти прекрасные «баядерки» живут в храмах, поддерживают там чистоту, ухаживают за священными статуями. Иногда после смерти девадаси со статуи ее бога-мужа в знак траура снимают даже украшения. На время.
Между прочим, с легкой руки невежественных иноземцев в западном обиходе утвердилось и другое название этих удивительных жриц — «храмовые проститутки». Действительно, они могут вступать в плотские отношения с мужчинами, которые готовы хорошо платить за соприкосновение с божественной благодатью. Девочки, рожденные в таких союзах, наследуют профессию матери, мальчики объявляются «поднесенными богу» и остаются служками при храмах.
Место изменить нельзя
Выбирать в Индии можно почти все, что связано с духовным опытом и практикой человека. Есть только одна вещь, которую выбирать нельзя, но она стоит сотен вещей. Нельзя выбрать себе место в жизни — касту. Модель мира, нерасторжимо соединившая высшие законы мироздания с этическими законами общества, произвела и собственный, уникальный социум. Кастовый строй — его стержень и столп.
Выше всех в кастовой иерархии — владеющие Словом, брахманы. Они превосходят даже царей, которые принадлежат к касте кшатриев — воинов и администраторов (заметьте, Индия — единственная страна, которая ставит человека знания над человеком действия!). Далее идут вайшьи, торговые люди, за ними — шудры — землепашцы, скотоводы, ремесленники. Ниже всех те, чьи занятия считаются нечистыми — знаменитые неприкасаемые, от коих даже тень способна осквернить высококастового. Если первым трем группам дозволяется читать Веды, а шудрам — нет, то неприкасаемые не имеют права даже слушать священные тексты.
В рамках кастового строя происходят постоянные изменения: касты могут дробиться на подкасты, мелкие касты могут сливаться, но общая структура сохраняет поразительную стабильность — от немыслимо далекого прошлого по сегодняшний день. Неколебимость этого уникального устройства зиждется на фундаментальных концепциях кармы и сансары. Они, с одной стороны, дают каждому ощущение заслуженности своего места, с другой — внушают уверенность, что оно улучшится в одной из последующих жизней. Тем самым кастовый строй «снимает» социальный протест, способствуя стабильности общества. В основе кастовой иерархии находится оппозиция «чистый—нечистый». По сути, она определяет общение индусов между собой. Вот что пишет известнейший французский индолог Луи Рену: «...для классического индуизма зло — это в первую очередь «нечистота»: «нечистые» периоды, действия и предметы составляют длинные списки и являются предметом казуистики. Чтобы это понять, следует помнить, что любые, даже самые незначительные действия могут иметь религиозные последствия — например, процесс еды, манера ее вкушать, есть действия, имеющие отношение к религии». Существует целая система запретов на совместное вкушение пищи представителями разных каст, на принятие пищи от представителей низших каст высшими, на контакты с людьми «нечистых» занятий: уборщиками, кожевниками, гончарами (они возятся с глиной), плетельщиками корзин... Как бы ни разбогател индус из низшей касты, какого бы ни добился влияния — он остается «нечистым», физический контакт с ним «оскверняет», и самый бедный брахман будет надменно взирать на него сверху вниз.
Касты — при всей обособленности каждой — находятся в постоянном взаимодействии и зависимости друг от друга. Систему их взаимодействия лучше всего сравнить с сетью сложного плетения, которую привел бы в негодность разрыв любой ячейки. Все они тесно связаны (несмотря на ограничение прямых контактов!), у каждой — своя дхарма. Например, ахимса, невреждение, есть один из главных нравственных постулатов индуизма по отношению ко всему живому. Но! Сражаясь против беззакония (адхармы), воитель-кшатрий обязан убивать. Брахману не сохранить ритуальной чистоты без неприкасаемого уборщика нечистот, а тому не заработать на жизнь без обслуживания высших каст — иные занятия запретны для него. Аскет-санньяси не дотронется до денег, а вайшья благоговейно целует рупию, полученную от первого утреннего покупателя: приумножение благосостояния — его кастовая дхарма...
Веды — услышанное откровение
Но пора уже рассказать о документальных опорах, основаниях, на которых, как всякая большая религия, зиждется этот парадоксальный мир — о знаменитых Ведах.
Их четыре: Ригведа (Книга гимнов), Самаведа (Книга песнопений), Яджурведа (Книга жертвенных формул) и Атхарваведа (тут речь идет о заклинаниях). Чужаки часто именуют эти тексты «священным писанием» индуизма. Но напрасно — потому что на самом деле они представляют собой нечто писанию противоположное. Они суть шрути, у-слы-шан-но-е. И воспринятое на слух.
Первыми божественные откровения услышали древние риши, великие мудрецы-«посредники» глубокой древности. С тех незапамятных времен в изустной передаче их и принимают новые поколения. Так что индусов следует считать не «людьми Книги», подобными нам, а, скорее, «людьми Звука». Ясно, что для успешного поддержания подобной традиции столетиями разрабатывались весьма эффективные методики запоминания. Настолько эффективные, что когда весь свод ведийской литературы наконец был записан, оказалось: в 1 028 гимнах «Ригведы» сомнение вызывает разве что пара слогов.
Из этого могучего корня и произросла вся индийская цивилизация: и упанишады (беседы богов с людьми), и школы философии, и шастры (так сказать, тематические теории), трактаты по отраслям знания и ремеслам. Авторитет Вед незыблем по сей день — во всяком случае, в 1995 году Верховный суд Индии, формулируя правовое определение индуизма, начал с их «признания единственным фундаментом индусской философии».
Однако Веды — все же не канон, как это может показаться из последней цитаты. В индуизме нет и канона, а соответственно, нет — и быть не может — ересей. Культ этот никогда не знал организованной церкви и иерархии священнослужителей (даже самой условной, основанной на личном авторитете, как у мусульман). Просто любой рожденный брахманом имеет право исполнять абсолютно все обрядовые функции. Именно его, представителя высшей, недосягаемой в своей чистоте касты, приглашают для отправления церемоний — от пышных храмовых до скромных семейных.
Но опять-таки есть «но». Вместе с тем законоучителем — ачарьей или гуру — может стать человек и другой касты, если прославится праведной жизнью и добрыми делами. Не уходя в дебри древней истории, возьмем примеры из истории новейшей: Рамакришна, которого многие считали аватарой божества, был брахманом. Его первым учеником стал неприкасаемый Лату. А любимый «питомец» Рамакришны, продолживший и развивший его дело, Свами Вивекананда, принадлежал к касте каястхов (высших шудр). Махатма Ганди был из торговцев, вайшья...
Индуизм — религия не прозелитирующая: абсурдно распространять веру, которую иноземцу все равно нельзя принять. Скорее, можно говорить об интересе — или любопытстве — представителей других конфессий к индуистской вере, чем об интересе индусов к ним.
Началом знакомства двух миров можно считать известное выступление гуру Свами Вивекананды на чикагском Всемирном конгрессе религий в 1893 году. Утверждая одинаковую истинность всех религий, предостерегая от следования догматам исключительно «своего» вероучения, Вивекананда призывал к раскрытию духовной основы, общей для всех, и к «служению тому богу, которого несведущие зовут человеком», ибо, согласно веданте, человеческая душа есть божественная сущность. Моральный и социальный посыл такой позиции привлек внимание безусловных «властителей дум» конца позапрошлого столетия: Ромена Роллана, Олдоса Хаксли, Моэма и Ишервуда. Западная интеллигенция всерьез увлеклась индуизмом, прежде всего философией и — в меньшей степени — мистической практикой. Впоследствии это сыграло свою роль и в поддержке борьбы Индии за независимость. Куда более массовым и живописным оказался всплеск интереса к индийской духовности на Западе в 1960—1970 годы. По миру шел девятый вал молодежного движения, и Индию захлестнули разноперые толпы хиппи. Интересы «детей цветов» были до чрезвычайности многообразны — от протеста против вьетнамской войны и «пластмассового одиночества» в сытых странах до жажды доступной наркоты и свободной любви. Многое из этого мерещилось им в обрядовой стороне индуизма. К Индии обратились и творцы молодежной контркультуры тех времен: битлы отправились медитировать в ашрам (обитель) Махариши Махеш Йоги, Аллен Гинзберг, Джек Керуак и другие лидеры битников склонились перед другими гуру.
Страна вначале оторопела при виде «белых сахибов», простирающихся перед индусскими святынями, но быстро опомнилась. Спрос вызвал предложение. На Запад, прежде всего в Америку, в Калифорнию, потянулась целая череда гуру в одеяниях шафранового цвета. Имя им было легион, но одному привелось сыграть историческую роль — по крайней мере в отношении нашей страны. Прабхупада Бхактиведанта Свами прибыл в ту же Калифорнию в 1965 году и вскоре возглавил там Международное общество сознания Кришны, организованное самими американцами. В 1971 году, уже признанный «международным авторитетом» гуру посетил Москву, где посвятил в брахманы (!) первых отечественных кришнаитов. Дело в том, что кришнаиты простейшим способом устранили препятствие на пути обращения в индуизм, пересмотрев кастовую иерархию. Для них брахман — это просто индивид, наиболее продвинутый в духовном плане. Степень продвинутости определяют они сами. Кришнаитов в СССР сначала преследовали, объявляя то экстремистской сектой, то еще чем-то похуже. Потом в стране наступили перемены, стало вовсе не до них, и они получили возможность беспрепятственно отправлять свои задорные массовые ритуалы.
Внешне отечественные кришнаиты выглядят такими же ряжеными, как их единоверцы в других странах, — отличаясь, пожалуй, лишь повышенными претензиями на некое избранничество. Но Россия не Калифорния, где за сто с лишним лет духовная практика индуизма сделалась незримой частью религиозного ландшафта, в нашей стране кришнаиты играют маргинальную роль. Впрочем, это относится и к адептам других индуистских сект, число которых в России множится пропорционально появлению новых гуру в Индии, которая никогда не испытывает недостатка в них. Как относятся к иноземным индусам в самой Индии? Веротерпимо, то есть никак. С одной стороны, стране, еще не до конца изжившей комплекс колониальной неполноценности, лестно преклонение иностранцев перед ее религией, с другой — не принимать же их всерьез? Да и доход от них есть — при минимальных инвестициях. К тому же индийское общество становится все более открытым. Лет 25 назад Индиру Ганди не допустили в храм в Пури из-за того, что ее муж не индус, а парс-огнепоклонник. Сегодня же не счесть специализированных ашрамов с туристическим уклоном для взыскующих «быстрорастворимой нирваны» (выражение той же Ганди). Там и кондиционированные кельи, и молебствия на английском языке — надо думать, скоро и на русском будут, — и собственные интернет-сайты с подробным списком услуг, и прочие атрибуты «потребительской духовности».
Вера без начала и конца
Индуизмом религию Индостана придумали называть, конечно, европейцы; сами адепты зовут свою систему верований санатана дхарма — вневременная опора. В отличие от других мировых религий у нее нет основоположника, нет исторической фигуры вроде пророка или посланника некоего единого Бога. Индусы утверждают, что она существовала вечно.
А на самом деле... На самом деле примерно с середины II тысячелетия до н. э. через горные перевалы на северо-запад субконтинента из Ирана стали проникать кочевые племена ариев. Они принесли с собой собственные верования и мифы, а также язык, ближайший предшественник санскрита. Арии и сложили Веды, с которыми, как мы уже знаем, ассоциируется индуизм.
Это факты, с которыми никто в научном мире сейчас не спорит. Более того, ученые наконец сошлись на том, что заключительная часть «Ригведы» — главной из четырех священных книг — сложилась на северо-западе Индии между 1700 и 1100 годами до н. э.
А вот где она и ей подобные тексты начали складываться — еще большой вопрос. Сто лет назад ученый Бал Гангадхар Тилак выдвинул теорию арктического происхождения ариев, согласно которой основы их религиозных представлений возникли в период последнего Межледниковья, то есть почти 40—30 тысяч лет назад на их прародине, где-то на севере.
Действуя, как мы сказали бы сегодня, методом многофакторного анализа — исследуя тексты индоарийских Вед и ираноарийской «Авесты», сопоставляя их с данными астрономии, геологии и гляциологии своего времени, — ученый пришел к выводу: поначалу арийские племена двигались за отступающими льдами по обильно обводненным равнинам в направлении Северного полюса. И только позднее, теснимые новым похолоданием, ушли из Приполярья на дальний юг, унося с собой воспоминания о миграциях — в форме мифов и обрядов.
Тилак доказывает, что группы ариев, смещаясь все дальше к теплым краям (в «Авесте» сказано: «Идите на путь солнца, имея слева восток, а справа запад»), растеклись по Восточной Европе. Так они шли веками, пока великая засуха конца III — начала II тысячелетия до н. э. не заставила их повернуть резко на восток в поисках новых пастбищ. Предки же западных европейцев ушли дальше на запад... Кстати, слово «арий», производное от санскритского корня «рь/ри», означает «находящийся в движении, пастух, хозяин стад» и свидетельствует о жизненном укладе племен.
Но вернемся к арийскому вторжению непосредственно в Индию, которое, в отличие от «арктических штудий», можно считать исторически доказанным. (Впрочем, в последнее время и оно ставится под вопрос. Правда, по соображениям патриотически-политическим, а никак не научным.) Когда арии спустились с перевалов на плодородную землю Индо-Гангского Двуречья, она, естественно, оказалась заселенной другими племенами, а у тех были собственные представления о мире и своем месте в нем. От самых примитивных до весьма развитых. В 3500 году до н. э. — задолго до пришествия ариев — в долине Инда, как доподлинно известно археологам, уже пульсировала высокоразвитая цивилизация с прославленными городами Хараппой и Мохенджо-Даро. Мифологию, разработанную там, многие ученые считают прямой предшественницей индуизма. Шумеры, из языка которых до нас дошло большинство древнейших топонимов, называли эту загадочную цивилизацию, непонятно кем созданную и куда ушедшую, Мелухха. Надо полагать, так они восприняли ее самоназвание: от него, видимо, произошло и слово млеччха, которым позднее Индия обозначала всех неарийцев. Варваров, так сказать.
Вместе с ариями в Индию вторглись новые верования, идеи и целый сонм мифологических персонажей. Вероятно, было так: арии будто знали, что плодородной Индо-Гангской равнине суждено быть концом арийского пути, конечной целью долгих скитаний. Темп их походов замедляется, они растекаются по долам и лесам, потихоньку тесня местных, смешиваясь с ними, утверждая превосходство своих богов и ритуалов. Параллельно этому их индоиранское и индоевропейское прошлое сплетается, срастается с разнородными культами завоеванных племен. Индуизм как губка впитывает в себя новое — это свойство его сильно и поныне. Он интегрирует любой «материал» в свою модель мира, ничего не подавляя, ничего не отбрасывая, все объединяя в единую систему, в которой, если приглядеться, живут-поживают слегка видоизмененные, но вполне узнаваемые черты, принесенные из головокружительно далеких эпох и стран. Из ведической мифологии, наслоившейся на доарийскую основу, вырастает эта полиморфная система, вокруг которой отныне будет строиться вся последующая культура Индостана.
Кладези премудрости — на каждый день
Веды возвышаются в Индии над всем, как сияющие вершины Гималаев, вечные и неизменные. Но часто в повседневной жизни мудрость черпают не из них — эту функцию выполняют «Рамаяна» и «Махабхарата», две великие эпические поэмы. В отличие от «услышанных» Вед они относятся к традиции смрити — преданий.
«Махабхарата» повествует о великой битве между двумя родственными кланами, кауравами и пандавами. Кауравы лишили своих двоюродных братьев царства, те долго жили в изгнании и теперь готовятся отвоевать свои владения. Два воинства сразятся в кровавой битве при Курукшетре — при дхармакшетре, как говорится в эпосе, то есть бой пойдет за дхарму. А раз так, стало быть, участвует в нем сам Кришна, аватара Вишну. Он отдает свое божественное оружие кауравам, а сам становится на сторону пятерых пандавов — «поступает» возничим на боевую колесницу Арджуны. И вот, когда оба войска выстраиваются друг против друга, готовые биться, этот царевич-кшатрий вдруг заявляет, что не может убивать родственников. Не желает участвовать в кровопролитии. А бог в ответ говорит ему, что убивать он должен, ибо если не вступиться за правое дело, восторжествует несправедливость. «Только на действие имеешь ты право, но не плоды его. И нет оправдания бездействию», — говорит Кришна. Так в повествование о битве вводится знаменитая «Бхагавадгита» — беседа Кришны с Арджуной, в которой формулируются основополагающие доктрины индуизма. Апогеем этого напряженного, почти детективного сюжета становится богоявление — по просьбе человека божество предстает ему в своем подлинном облике Абсолюта, и ужасающего, и благого: «Если тысячи солнц свет ужасный в небесах запылает разом, Это будет всего лишь подобье светозарного лика махатмы...» Этот пассаж со словами «ярче тысячи солнц» приобрел, кстати, огромную популярность в мире, когда Роберт Янг использовал их для названия своей книги о физиках — создателях атомной бомбы, став чуть ли не метафорой освобожденной ядерной энергии. А в Индии распространились патриотические домыслы о национальном приоритете в области расщепления ядра. Битва заканчивается поражением кауравов. Братья-пандавы воцаряются в своих законных владениях, но моральная цена победы слишком велика — они не в силах забыть о братоубийственной бойне и в конце концов решают покинуть свою столицу Хастинапуру. Приняв обет отшельничества, скитаются по лесам, где погибают один за другим — «уходят, даже не оглянувшись». Юдхшитхира, самый старший, добирается до врат небесных, за ним бредет неизвестно откуда взявшаяся собака. Громовержец Индра, который обычно встречает воинов на небесах, отказывается пропустить нечистое животное. Царевич настаивает, говоря, что верность заслуживает награды. И тут собака принимает свой истинный облик бога Дхармы... «Рамаяна» по объему меньше громадной «Махабхараты» и стройнее сюжетно. Она повествует о подвигах Рамы, совершенных во времена еще более давние, чем битва, описанная в «Махабхарате».
В результате дворцовых интриг и оговора этот царский сын изгоняется из столицы на четырнадцать лет. С ним уходят в леса его жена Сита и брат Лакшман. В лесу прекрасную Ситу похищает десятиглавый демон Равана и увозит в свой дворец на острове Ланка (вы, конечно, узнаете Цейлон). В поисках любимой Рама встречается с царем обезьян Сугривой, помогает ему вернуть царство, откуда тот был изгнан. Сугрива в благодарность посылает в помощь царевичу обезьянье войско во главе с бесстрашным и преданным Хануманом. Рама убивает Равану и вызволяет Ситу. К этому времени истекает срок его изгнания, и вместе с братом и женой, в чьей верности не сомневается, он возвращается в Айодхью как правитель. Наступает эпоха идеального правления, рамраджья. Однако по городу идут пересуды, и государь понимает, что царская дхарма обязывает его считаться с общественным мнением. Его жена должна быть выше подозрений. Хотя Сита уже прошла испытание огнем, подтвердившее ее чистоту, муж отправляет ее снова в леса, к мудрецу Вальмики. Там у царицы рождаются близнецы Куша и Лава, семья воссоединяется, но злые языки все не унимаются. Тогда несчастная взывает к матери-земле, и та принимает ее в свое лоно. Отчего же так печально оканчиваются великие поэмы? Герои обеих — аватары охранителя мира Вишну... Дхарма как будто берет верх над адхармой, отчего же нет хеппи-энда? Уходит в землю Сита, символ женской чистоты и верности, гибнут и кауравы, и пандавы, даже Кришну случайно убивает охотник, пустив стрелу в его пятку — единственное незащищенное место бога (как и у Ахилла в античной мифологии)... Но ведь на самом-то деле — все «в порядке», все соответствует Закону. Вспомните: в мире индуса вообще не может быть окончания — все циклично, следовательно, все повторяется и повторится. Даже Калки, последняя аватара Вишну, которой еще не было, возможно, уже когда-то посещал мир, и неоднократно. Да и великая битва между дхармой и адхармой — может ли быть у нее конец?
Основы культа, или все в порядке
И вот уже провидцы-риши, в уединении горных пещер или густых лесов слагавшие гимны Ригведы, выстроили начальный образ арийской модели мироздания. Уже положен в основу этой модели Абсолют, или Брахман — единый, безличный, космический... Брахман — не творец, Он есть все — Единый, заключает в себе все и во всем находится. Всегда был и пребудет всегда — хотя в Ригведе можно насчитать с полдюжины космогонических гимнов, по сути, ни одна из них не повествует о сотворении мира. Зато там на разные лады, так сказать, разными метафорами описывается эволюция некоей изначальной стихии — без участия Творца.
«Не было не-сущего, и не было сущего тогда, было только нечто единое... не было ни смерти, ни бессмертия тогда... не было ни неба, ни земли, ни дня, ни ночи..» Откуда это творение взялось?
«Может, само возникло,
может, нет —
Кто надзирает за этим (миром)
на высшем небе,
Только он знает или же не знает»...
Итак, нерасчлененная космическая стихия под воздействием самозародившегося звука, анахата нада, образовала пять первоэлементов: эфир, воздух, огонь, воду и землю, именно в этом порядке, в порядке движения от тонкой материи к грубой. В процессе сгущения, огрубления все сильнее проявляется майя, затуманивающая и искажающая истинную реальность.
Но, как бы там ни было, все сущее представляет собой различные сочетания пяти первоэлементов. Например, человек соотносится с космосом, как микрокосм с макрокосмом, а его индивидуальное духовное начало (по-«нашему» говоря — душа) — Атман—по существу тождественно универсальному духовному началу, тому же Брахману. Великая формулировка тат твам аси, «То есть ты», означает потенциальную возможность соединения индивида с Абсолютом.
Вооружившись этой идеей, можно переходить к смыслу и сути всего мироздания. Оно, по индуистским представлениям, регулируется Ритой, космическим порядком, универсальным законом цикличности Вселенной. Рита — это и ход небесных тел, и течение вод, и чередование дня и ночи, и смена времен года, и смена космических «сезонов». Рита противолежит хаосу — поэтому, «следуя» ей, «держась» ее на жизненном пути, человек должен выполнять особые ритуалы. И не просто выполнять, а в надлежащей последовательности и надлежащим образом — иначе хаос поглотит его своей черной пастью. Спасет же его только цикличность этих ритуалов, которая как бы воспроизводит цикличность космических явлений, поддерживает тем самым извечный порядок Вселенной, человеческой жизни и общества. Иными словами, соблюдая этический закон, ты исполнишь и закон космический... С Ритой смыкается и карма, и каждая из ее бесчисленных сансар.
По сути дела, эта модель и составляет основу индуизма. Открытая структура, способная ассимилировать новые идеи, культы и верования. Компоненты индуизма, рассматриваемые по отдельности, могут казаться противоречащими один другому, даже несовместимыми друг с другом, но никакой катастрофы не происходит. Главное — это система их сочетаний, тот образ мира, который возникает из их взаимодействия.
Позднее, когда индуизму пришлось конкурировать с буддизмом и — в еще большей степени — когда в культурный индостанский ареал с присущей ему энергией вторгся ислам, национальная религия выстояла именно благодаря гибкости и «всемирной отзывчивости». Индуистская вера просто вобрала в себя новых богов в качестве ипостасей собственных божеств — например, Будда превратился в аватару Вишну. Нашлось место даже для Иисуса — он предстает то ли в образе Пророка, то ли просветленной Души. Сложнее оказалось со строгим единобожием мусульман, хотя в некоторых регионах Индии возник-таки своего рода синтез ислама с индуизмом. Суфизм тоже являет собой пример взаимопроникновения учения Мухаммеда и веданты, но это тема отдельная и весьма непростая.
«Непристойный» путь к Богу
Изначальное соприкосновение с Индией, как правило, ошеломляет любого иноземца. Конечно, первую скрипку тут играют зрительные образы. Пожалуй, сильнее всего шокирует эротическая храмовая скульптура, не заметить которую здесь невозможно. Эротическая скульптура так сильно бросается в глаза и потому, что ее много, и потому, что она составляет часть декора наружных стен храма. Подобные храмовые изображения не встречаются разве что в гарбхагрихе, в святая святых — там находится лишь строгий символ божества. Более того, оргиастические сцены, изображающие совокупление с животными или групповой секс, помещаются в виде фризов у подножия стен. А чем выше, тем менее земными и более мистическими становятся объятия небожителей и людей, свидетельствуя о возможности единения тела и духа, ибо «дыхание Бога при выдохе идет от духа к материи, а при вдохе — от материи к духу». Митхуны, позы любовной страсти, слияния мужского и женского начал, составляющих единство в своей сути, говорят о том, что в высоком смысле кама есть и цель, и путь к ней, она и бытие, и становление, она — и вечная жизнь, и жизнь земная. Совершая ритуальный обход вокруг храма, индус вспоминает, что его тело есть такой же инструмент богопознания, как и душа, и с этим ощущением вступает в гарбху-гриху, где склоняется перед лингамом Шивы, детородным органом бога, символом жизнетворящей мощи, вместе с которым часто изображается йони — символ женской энергии. Вообще, тема камы отнюдь не исчерпывается храмовой скульптурой, на самом деле вторичной по отношению к Камашастре, корпусу литературы о плотской любви. Тот хоть и не так виден глазу, как изображения, в самосознании индуизма играет более фундаментальную роль.
У всех на слуху, конечно, «Камасутра», но это не более чем дидактический трактат, хрестоматия, краткий «учебник»: ведь ее автор Ватсьяяна Малланага постоянно цитирует предшественников, труды которых теперь утрачены. Да и за классическим трудом последовали многие другие — «Ратирахасья» («Тайна любовной страсти»), «Анангаранга» («Арена Ананги», то есть бога любви). И так далее. Ну, а поскольку мы помним о неизбежной в индуизме триаде человеческих целей, естественно, что параллельно Камашастре существует и Артха- и Дхармашастра. Ведь тело, телесное — и это стоит подчеркнуть — только один из обязательных инструментов познания Высшей реальности, а «религиозный плюрализм» — альфа и омега индуизма. Причем касается это не только разных сторон деятельности в каждый данный момент, но и множественности путей к истине вообще. Строжайшим образом регламентируя жизнь индуса от зачатия до оставления им телесной оболочки, и даже впоследствии, вера предоставляет ему полную свободу исканий. Можно избрать путь действия или путь полного отрешения от действия, путь безоглядной и всепоглощающей любви к личному Богу, путь суровой аскезы или путь тантры, адепты которой рассматривают женщину как богиню, а соитие как космический акт — важно лишь стремление к Наивысшему, жажда постичь его.
Пусть каждый занимается своим делом
Конечно, каждый на наших широтах знаком с индуизмом в первую очередь не по тем признакам, о которых мы до сих пор говорили, а, так сказать, по красочной, обрядовой стороне культа. Индуистская экосистема, развиваясь, плотно заселила мир разнообразнейшими богами, полубогами, демонами, духами — многорукими и многоликими, зверомордыми, слоноголовыми и птицеклювыми, обворожительными и отвратительными, простодушными божками и грозными громовержцами... К такому пантеону примыкают и собственно животные — пресловутая священная корова, многочисленные транспортные средства небожителей: Гаруда — мифическая птица Вишну, бык Нанди, на котором передвигается Шива, тигр (этот «возит» яростную Дургу, воплощающую стихийное женское начало), змеи, обезьяны... Весь священный зоопарк не поместится и на нескольких страницах.
Соответственно многообразны и формы почитания этой пестрой компании — и красочные шествия с пением и плясками, и суровые посты с обетами, и оргиастические ритуалы, и долгие паломничества к святым местам, которых в Индии великое множество... Но какая-то иерархия, конечно, нужна. Есть она и тут: особое и главенствующее положение в индусском мире занимает триада-тримурти верховных богов — Брахмы, Вишну и Шивы.
Брахма — хоть и созидатель мира, и перечисление тримурти обязательно начинается с него, не имеет особого культового значения. Его имя сопровождается уймой высокопарных эпитетов, а храм ему поклонники удосужились посвятить всего один, в Аджмере. Фигурами же первого плана в повседневной культовой жизни, безусловно, являются Вишну — охранитель Вселенной, и Шива — ее разрушитель. Причем из этих двух значительно активнее действует второй: в соответствии с функцией это естественно. Вишну, вообще, «мало двигается». Точнее говоря, он попросту спит в Мировом океане на тысячеголовом змее Шеше. А когда просыпается, из его пупка вырастает лотос, в котором появляется Брахма и вместе с ним — новый мир. Ну и еще, как охранитель, этот бог время от времени отправляется на землю в облике разных земных существ, дабы спасти ее от конкретной опасности. Первым его воплощением была рыба — она выручила людей при Потопе. Потом он нисходил в мир в виде черепахи, вепря, а затем и людей — любимых героев Индии, Рамы и Кришны. Всего ему предстоит воплотиться десять раз — последней аватарой будет Калки, судия и спаситель, который наведет итоговый порядок на свете.
Гораздо менее величавый образ жизни ведет Шива. Впрочем, его облику присуща как раз парадоксальная двойственность. Он ненасытный любовник, и он суровый аскет, восседающий в Гималаях в йогической позе. Он разоритель, и он покровитель плодородия, которому поклоняются в виде лингама. Всего у него шестьдесят четыре ипостаси, что свидетельствует и о древности образа, и о том, что он объединил в себе множество ранних божественных фигур. Вдобавок, подобно тому, как Вишну на время передает свою власть аватарам, Шива делегирует ее своей шакти, энергии, которая является в женских обличьях. Опять-таки во многих — это может быть и преданная Сати, и прекрасная Парвати, но чаще страшная Дурга или Кали, воительница в ожерелье из черепов, с жертвенным ножом в руках и с высунутым языком, окрашенным кровью жертв!.. Ипостаси трех верховных богов образуют женскую триаду. Это супруга Брахмы — богиня наук и искусства Сарасвати, супруга Вишну — Лакшми, богиня богатства и красоты, и супруга Шивы — неистовая Дурга.
Слоноподобный Ганеша, повелитель мудрости и устранитель препятствий, известен еще и как бог, приносящий удачу, в частности, в денежных делах. Именно поэтому в домах и храмах его фигурки часто бывают более крупными, чем изображения высших небожителей — того же Шивы, отца Ганеши
Вот так, в соответствии с мифологией, и возникли две главные ветви индусской религии — вишнуизм и шиваизм, — каждая из которых ветвится далее, на более мелкие ростки. В вишнуизм, к примеру, входят культы аватар; шиваизм развил в себе, естественно, шактизм, но еще и тантризм, чьи корни уходят в глубочайшую древность, а также культы всех многочисленных божеств-спутников слоноголового Ганеши (чинителя и устранителя препятствий), Сканды и сотен других. Один злоязыкий иноземец заметил, что численность пантеона догоняет население Индии...
Но индуса это нимало не смущает. Он для простоты выбирает себе иштадеватту, «близкого бога», с которым устанавливает как бы личные отношения, не выказывая ни малейшего пренебрежения к остальным. Более того, с ними он полностью рвать контакта не будет, а будет, как положено, параллельно общаться с каждым в соответствии с функциями. Берясь за новое дело, устроит пуджу (молебствие) для Ганеши, который известен и как бог добрых начинаний. С молитвой о благосостоянии обратится к Лакшми или просто привяжет лоскуток к ветке дерева, которое слывет священным, и загадает желание. Речь идет, так сказать, просто о преференциях, и все же — из сонма богов и форм все имеют право черпать, что больше по душе. В «Чандогья-упанишаде» отец велит сыну посолить воду, а потом найти в ней соль. Сыну, естественно, это не удается. Тогда отец велит ему попробовать влагу на вкус в середине чаши — и по краям. Вода везде соленая, сказал юноша. И отец изрек: «Шветакету, сын мой, вот эта тончайшая сущность — она и есть душа всего мира. Это Реальность. Это Атман. Это ты, Шветакету»...
Так как же все-таки быть с богами? — спросит вконец сбитый с толку иноземец. Они представляют собой различные проявления Того, Единого, второго не имеющего. Что же, индуизм есть единобожие? Возможно.
Или многобожие? Тоже возможно.
Пантеизм? Почему бы и нет?
Значит, можно выбирать?
Ну разумеется!
Мира Салганик
www.vokrugsveta.ru
