Религия – опиум для народа (предварительное название)
кому : Konstantine Kovalov <kkovalov@gmail.com>
дата : 17 декабря 2009 г. 21:39
тема : Re: Снова не спам, про Индию
Привет. Пишу не на форум так как не люблю нигде регистрироваться. Глобализм, ек макарек, пугает.
Прочитал тут на досуге твои опусы о поездке. Неплохо пишешь, не лишено здорового цинизма и сарказма. И где-то даже выдаешь философский склад ума. Но только лишь одно больше всего интересует, почему я все больше и больше уверен, что нет более нетерпимой и воинственной религии, чем атеизм. Отчего вы все (ее адепты) не в состоянии относится просто уважительно к непонятному? Ведь многие, гораздо большие по числу, чем ты один, во все то, что тебе чуждо верят, и многие не от скудости ума, души или жизненного опыта. И отчего не возможно хотя бы уважать то, что тебе не понятно, но пытаются понять другие. И если ты, разъяв, разобрав все на мелкие кусочки, пытаешься познать картину мира. То не возникает в столь ироничном мозге, сходства с маленьким ребенком, который разбивает игрушку, дабы разобраться, что же там внутри. А в итоге остаешься без того, что могло бы тебя еще долго радовать – только с осколками. Конечно, можно сказать, не нравится - не читай. Но на заборе тоже пишут, и, скользя взглядом, невольно прочитаешь. <...>
22.09.09. Йезд – Бам / 566 км (Σ= 5492 км)Два дня езды через серую каменистую монотонную пустыню на мотоцикле действуют на психику утомительно. На третий день утром я одеваю наушники и включаю айпод. Наушники у меня обычные, а не встроенные, поэтому при одетом шлеме на голову немного давит. Через час езды это давление начинает причинять неудобства, а еще через пол часа начинает казаться, что голову зажали в тиски и медленно сдавливают. При этом при всем надо постоянно держать Циника в зеркале заднего вида. Он уже не боится скорости, но при этом едет в таком рваном темпе, что, каждый раз, когда он резко сбрасывает скорость, я притормаживаю, в полной уверенности, что у него что-то случилось с мотоциклом. Через минуту оказывается, что ничего не случилось. Просто он сбросил скорость, потому что на горизонте показалась машина. Через два часа такой езды, мое раздражение достигает предела, я останавливаюсь, вынимаю наушники, пропускаю Циника вперед и, отпустив его на пол километра вперед, трогаюсь сам.
Конечно, все всегда надо проговаривать. Если бы я не старался быть сдержанным, а высказал ему все что думаю, мне бы полегчало. Но нам с ним ехать вместе еще далеко, а узы, связывающие нас, гораздо крепче тех, что связывали меня с Филиппом Эшером из прошлогодней поездки.
Тем не менее, сняв наушники, я чувствую потрясающее облегчение и следующие два часа расслабленно отдаюсь своим вялотекущим мыслям. За прошедшие две недели я уже успел обдумать все важные моменты своей жизни и теперь мой мозг функционирует в режиме «стенд-бай». Другими словами, я использую его чисто в развлекательных целях.
Например, я люблю представлять себе, как у меня на скорости в 130 км/час что-то происходит с передним колесом. Причина не важна, важен сам факт. Причиной может быть, к примеру, отвалившаяся тормозная колодка. Или внезапно лопающаяся камера. Но заклинивание переднего колеса выглядит более картинно, поэтому я останавливаюсь на этом варианте.
Заднее колесо неожиданно подлетает, подбрасывает меня, я, не понимая еще в сущности, что же произошло, вылетаю через руль и лечу метров двадцать по параболической траектории над дорожным полотном. Я представляю себе в деталях все мысли и эмоции, которые проскальзывают в голове за те две секунды, пока я лечу вверх ногами. Я догадываюсь, что полное понимание того, что произойдет следом, достигает меня за одну тысячную долю секунды до того, как я ударюсь шлемом об асфальт. С этим пониманием в сознании возникает паника, но продолжается она совсем недолго, потому что через мгновение следует оглушающий удар, я качусь по асфальту в полной потери ориентации, а мой глаз стремится уцепиться хоть за что-то, из того, что кружится вокруг меня. Потом еще один удар, резкий укол боли и в глазах темнеет. Вскоре я уже не вижу и не слышу ничего. Я даже не успеваю, как следует испугаться.
За три часа пути я несколько раз прокручиваю эту ситуацию у себя в голове. Каждый раз я стараюсь представить в мелочах и в ощущениях какой-то отдельный момент этих трех-четырех секунд. На некоторые моменты, я буквально медитирую, а некоторые кажутся мне наигранными и фальшивыми. Тогда я ищу фальшь, заменяю ее другим кадром и еще раз прокручиваю это короткую киноленту у себя в голове.
В зависимости от степени полученных повреждений, верхние доли моего мозга еще функционируют некоторое время, после того как остановилось сердце и прекратилось дыхание. Возможно, я даже вижу увеличивающееся светящееся пятно. За неимением ничего другого, мозг ищет надежду в этом световом расплывчатом круге. Так как кроме светящегося пятна больше ничего нет, то на смену волнению приходит чувство спокойствия и умиротворения. А затем электрические импульсы в нейронах мозга затихают и наступает состояние окончательной смерти.
Когда умирает мозг, то некая самостоятельная единица сознания, возможно, отделяется от тела и улетает. А может быть и нет. Может быть, ничего не отделяется. Может, просто свет гаснет и наступает ничто.
В конце концов, это и есть основной вопрос: отделяется или не отделяется? От ответа на этот вопрос зависит все.
Если ответ «нет», то тогда получается, что надо садить деревья, воспитывать детей и строить дома. Что само по себе прекрасно. Если ответом будет «да», то все сразу становится гораздо сложнее. Дети, деревья и дома вроде бы сохраняют свою важность и прекрасность, но они становятся не более чем бетонными столбиками, вкопанными вдоль шоссе, ведущего куда-то там еще.
Простой вопрос. Но, до сих пор, никто не смог дать на него внятный ответ, хотя впервые встал он перед человеком на самой заре его существования. Поэтому приходится кормиться всякими теориями. Одни из них более логичны, другие — менее.
Я не люблю религию. Причем, любую религию. Я не говорю, что религия это зло. В мире есть вещи и похуже - например, сигареты. Я вполне осознаю ее важность, как кодекса моральных правил и допускаю, что многие, благодаря ей обрели цель в жизни и все такое. И слова пророков, лежащие в основе религий, как правило - мудрые слова. Правда, затем перековерканные и вывернутые наизнанку фанатично преданными адептами. Я не люблю религию не потому, что не понимаю, а потому, что религия, как и Ататюрк, навязывает определенную картину мира. А вместе с этой картиной она навязывает инструкцию пользования этой картиной. И первым пунктом в этой инструкции стоит фраза «Не пытайтесь самостоятельно разобрать эту картину». Мне это не нравится.
Я хочу разобрать картину. Я хочу вытащить ее из рамы, посмотреть на ее обратную сторону, понять на какой основе она нарисована и, возможно, даже произвести молекулярный анализ этой основы. Я не хочу просто так брать и верить в тот факт, что нарисованное на этой картине и есть вся правда жизни. Я хочу попытаться понять из чего эта картина состоит и почему она не похожа на ту картину, которая висит в гостиной у дяди Мухаммеда. Мне скучно просто сидеть и радоваться, нарисованному на этой картине, красивому красному ящику. Больше чем религию, я не люблю лишь одно — какую-либо культуру, возведенную на пьедестал безусловной истины.
Как у всех у меня есть выбор. Я могу не писать, о том, о чем я думаю. Я могу писать не о том, о чем я думаю. Или я могу писать о том, о чем я думаю. Если одни люди сочли нужным пол жизни провести в позе лотоса, а другие решили не пользоваться мобильными телефонами по субботам, то я не вижу причин, запрещающих мне, хотя бы ради оригинальности, придумать себе какой-нибудь другой прикольный прибамбас. Вопросы требуют ответов, а не глупой радости от того, что все и так прекрасно. Иначе бы Вселенная не приняла форму человеческого мозга, а остановилась бы в своих трансформациях на этапе какого-нибудь счастливого парнокопытного, пасущегося на изумрудном лугу.
Доехав до Кермана, мы смотрим на часы и принимаем решение ехать дальше. Солнце еще высоко и благодаря тому, что выехали мы рано, расстояние в четыреста километров мы преодолели еще до обеда. Распив на двоих литровую бутылку воды, мы едем дальше. Чем дальше на восток, тем меньше попадается населенных пунктов. Тени нигде нет, поэтому соблазнов остановиться тоже нет. Мы просто монотонно едем по сорокоградусной жаре. В отличие от Колумба, я твердо знаю, что через сто пятьдесят километров будет город Бам, где мы сможем заночевать. Я также знаю, что Катерине хватит бензина, чтоб довезти меня в этот город. Поэтому я еду спокойно.
Всю историю человечества можно рассмотреть как историю зарождения и отмирания мифов. С чего начинается миф?
Я думаю, что все согласятся с тем, что все события, вещи и явления имеют причину своего возникновения и следствия своего существования. Это придумал не я. Одни цепочки просматриваются явно, другие не очень. Эти цепочки тянутся и переплетаются самым удивительным образом. Они, словно мировой заговор, уходят корнями в минус бесконечность и ветвями в плюс бесконечность, образуя сверхсложную систему, которая называется Вселенной, Аллахом, природой Будды и как еще только она не называется.
Обычный человек, обладающий пятью чувствами и одним умом, в состоянии видеть лишь некий, весьма ограниченный, сегмент этой цепочки. Длина этого видимого сегмента зависит от множества факторов — культурных, физиологических, эмпирических и так далее. Я не знаком ни с одним человеком, который был бы в состоянии охватить своим взором всю бесконечность этой вселенской многомерной паутины. Все мы видим только какую-то ее часть.
Предположим, что в данную секунду я совершаю свой финальный двухсекундный полет по математически правильной траектории на высоте двух метров тридцати сантиметров над асфальтным покрытием участка трассы Йезд-Керман. Мне осталось лететь еще четыре метра, после чего наступит самый ключевой момент моей жизни. Я в состоянии увидеть лежащие на поверхности причины и следующие за этим последствия. Да, я не проверял с начала пути передние колодки. А надо было бы. Да, я не слышал странного предостерегающего звука, идущего из области переднего колеса, потому что в ушах у меня были наушники. Плохая была идея. Да, странный стук при торможении был слышен еще три дня назад, но я не придал этому значения, потому что Циник сказал, что с колесом все отлично. А надо было бы проверить все самому. И вот теперь через четыре метра наступит следующее событие, прямо вытекающее из всех перечисленных ранее. Вот и все.
Вот и вам и образец видения причинно-следственных связей Вселенной среднестатистическим гомо-сапиенсом, получившего высшее техническое образование в СССР.
Конечно, было бы у меня больше времени в полете над асфальтом, я бы подумал о причинах, толкнувших меня на эту поездку и на покупку мотоцикла. Было бы у меня больше времени, я бы может даже подумал бы о перипетиях, выпадающих теперь на долю Циника, вынужденного сопровождать груз «двести» в Украину и о травме, которую получит мой сын, узнав, что его отец погиб от удара головой об бетонный столбик посреди пустыни Лут. Но, все равно, дальше этого, мое бы понимание не проникло. Потому что мое понимание ограничено.
Да и откуда мне знать, что партия тормозных колодок получилась бракованной из-за драмы в личной жизни ответственного за контроль качества на одном из предприятий концерна "Ferodo"? Или о том, что механик в гараже плохо зажал винт, так как его отвлекло СМС, посланное ему вчера, но опоздавшее на девять с половиной часов по причине сбоя на сервере одного из операторов сотовой связи. Хоть это и далеко не предел причинно-следственных связей, но даже сюда мое понимание проникнуть уже не может.
Там, куда наше понимание не в состоянии проникнуть, начинается миф.
Миф это выдумка, убогая попытка нарисовать сложный иероглиф человеком, который иероглифов не знает. Попытка описать трехмерный объект с помощью примитивной двухмерной геометрии. С каждой новой эпохой существования человека, если не диаметр, то форма пятна видимого спектра этих причинно-следственных связей меняется. Вместе с формой этого пятна меняется и миф. Каждый раз он как бы отходит в тень и продолжает корчить оттуда страшные рожи, как чудовище, мерещащееся ребенку из дальнего угла комнаты, после того как мама выключила свет.
Древние египтяне верили в то, что бог Ра каждое утро въезжает на своей огненной колеснице на небосвод, описывает круг и опускается в царство мертвых, чтобы на следующее утро вновь показаться на востоке. Я думаю, что если бы я со своим скепсисом насчет бога Ра, приехал бы на Катерине в древний Египет, то мне очень быстро залили бы глаза смолой, а распоротый живот набили бы соломой. Я допускаю, что египтяне искренне верили в свой миф. И дело, даже скорее не в искренности, а в фанатизме. А фанатизм, как точно отметил выдающийся чувак по имени Роберт Пирсиг, появляется там, где есть сомнение. Никому не придет в голову, писал он, кричать с яростью фанатика о том, что завтра снова взойдет солнце, потому что это и так знают все. Когда кто-нибудь фанатично предан какой-нибудь идее, то это оттого, что эти идеи или догмы ставятся под сомнения. Это он так сказал.
Я где-то читал, что именно по этой причине Джордано Бруно был сожжен, а Галилео Галилей публично отрекся от своих «заблуждений». Первый фанатично верил, а второй просто знал. Первый стоял на пороге комнаты, где должно было произойти убийство мифа, второй — на его, уже начинающем разлагаться, трупе.
Сейчас, мне кажется, сложно найти хоть одного человека, который фанатично верит в огненную колесницу. Потому что в семилетнем возрасте уже все знают, что солнце это звезда, а круглая Земля оборачивается вокруг него. Миф насчет мистера Ра уже нежизнеспособный. Вряд ли кто-то будет упрекать меня в цинизме по отношению к религиозным воззрениям древних египтян. Но нападки на курдские штаны вызывают возмущение. В чем, спрашиваю я, разница?
К тому часу, когда воздух в пустыне накаляется до предела, мы въезжаем в город Бам и принимаемся за поиски единственного гестхауза, упомянутого в нашем путеводителе. Найти его оказывается нелегко. Одинаковые клумбы с круговым движением и одинаковые улицы с недостроенными домами по бокам очень быстро приводят к полной потере ориентации. Я уже даже не могу вспомнить откуда мы въехали. Любые расспросы местных ни к чему не приводят. Кто-то указывает нам в одну сторону, кто-то в противоположную. Схема города в моем путеводителе показывает только пять-шесть центральных улиц, а сам город оказывается гораздо большим. Через час плутания по безлюдным жарким проспектам, мы находим гестхауз, у которого даже нет вывески. Гестхауз оказывается одним из недостроенных домов, в котором четыре комнаты приведены в состояние пригодное для жизни. Его двор и само здание кажутся безлюдными.
Через пять минут, на наши «хеллоу», из задней комнаты появляется заспанный молодой человек лет двадцати пяти. Он представляется сыном хозяина. Его зовут Мухаммед.
— По крайней мере, легко запомнить. — Говорит он и ухмыляется.
Затем он смотрит на наши мотоциклы и констатирует: — О! Африка Твин!
Я немного удивленно спрашиваю его, видел ли он такие раньше.
— Да. Видел очень много. Это очень популярный мотоцикл. — Отвечает он.
Постепенно до меня доходит, что Бам стоит на единственной функционирующей дороге, ведущей из Европы в Индию. В Баме есть единственный гестхауз, который упомянут в самом известном путеводителе. В этом гестхаузе есть Мухаммед, который встречает и провожает всех гостей. Примерно четверть всех его гостей едет на мотоциклах. Допускаю, что четверть из этой четверти едут на Африках. Поэтому популярность Африки Твин в понимании Мухаммеда бесспорна, хоть в трехмиллионном Киеве их зарегистрировано, насколько я знаю, аж пять штук.
Карен Армстронг в своей книге «Краткая история мифа» показывает или пытается показать, как трансформировался миф в истории становления человеческой мысли. Она разделяет эту историю на шесть эпох: палеолит, неолит, эпоха первых цивилизаций, т.н. осевое время, послеосевое время и современная западная цивилизация. Не вдаваясь в подробности, каждой из этих эпох были присущи определенные взаимоотношения человека и окружающего его мира. Поначалу мир был непонятен, опасен и полон сюрпризов. Древний охотник, выходя из своей пещеры с каменным топором в руке, сразу сталкивался с неизвестными причинно-следственными связями. Его окружали духи тигров, духи деревьев и духи небес, которые действовали руководствуясь своей собственной, непонятной охотнику, логикой. Освоив земледелие и скотоводство, он как-то быстро позабыл о многом и стал преклоняться перед тем, от чего теперь зависел его урожай и приплод в стаде. Боги теперь отвечали за погодные условия и мор животных. Развиваясь далее, человечество становилось все более и более независимым от разгневанных сил природы и, вскоре, за ненужностью, списало старый пантеон богов в расход. Зато появилась ностальгическая концепция, созданного богом, но брошенного на произвол судьбы человеческого племени. По времени это совпадает с эпохой возникновения первых городов, где человек мог уже противостоять богам, благодаря торговле, зернохранилищам и государственной казне.
Чем дальше, тем больше человек чувствовал твердую почву под ногами и тем больше он начинал борзеть. На смену непонятному приходило понятное. Причинно-следственные связи возникновения засухи и эпидемий постепенно прояснялись и потусторонние силы лишались шефства над ними. Когда основные связи были выявлены, то на них стало возможным влиять. В конце концов, человек узурпировал права на управление жизнью почти во всех ее областях, оставив богам лишь самое непонятное. Как показывает история человечества, абсолютно все мифы находили логическое объяснение и отмирали.
Остался последний миф. Миф о том, что лежит по ту сторону жизни. И когда-нибудь человек получит ответ на этот вопрос, также как он получал ответы на все предыдущие вопросы. Конечно, это не будет окончательным ответом, потому что любой ответ рождает новые вопросы. Но, думаю, что на конкретно сформулированный вопрос он найдет конкретный, эмпирически проверяемый, ответ. Так вот, когда этот ответ будет дан, то последующую за этим ломку устоявшихся представлений и стереотипов сложно себе даже представить. Открытия Галилея и Эйнштейна окажутся смешными до безобразия на фоне этого. Изменится все. Пошатнутся сами основы общечеловеческой морали. И, возможно даже, человек после этого перестанет быть человеком.
Хотя, если хорошенько подумать, то наиболее вероятный вариант ответа и так ясен. Если десять тысяч мифов было отвергнуто за пять тысяч лет по причине их несостоятельности, то наивно надеяться, что десять тысяч первый миф окажется правдой. Хоть, в некоторых восточных трактовках этот миф бывает красив и, на первый взгляд, даже безупречен. Но я, конечно, могу и ошибаться. Поживем – увидим.
Мухаммед заваривает чай и приглашает нас за стол, стоящий во дворе. К чаю подаются финики, которые растут тут же во дворе на деревьях. Мы пьем чай, едим финики, сорванные с пальмы, и я интересуюсь у Мухаммеда о Пакистане.
От Пакистана нас отделяют какие-то смешные триста километров. Совершив сегодня рывок, мы с Циником серьезно думаем о том, чтобы пересечь границу завтра днем. Мысль об этом тревожит меня. Если честно, то, выезжая из Киева, в глубине души я сомневался, что мы сумеем подобраться к этому самому Пакистану. Но мы к нему подобрались и это меня нервирует. Тому есть три причины.
Во-первых, по слухам, в Пакистане всем иностранным туристам положен вооруженный эскорт, а это неспроста. Во-вторых, пять месяцев назад, прямо на дороге, по которой мы планируем ехать, был похищен гражданин Франции, о дальнейшей судьбе которого средства массовой информации таинственно молчат. И в-третьих, в Пакистане идет небольшая война. Военные действия происходят в долине Сват и в Вазиристане. Долина Сват находится достаточно далеко от траектории нашего полета, а вот Вазиристан очень даже примыкает к ней.
Поэтому я задаю Мухаммеду вопросы, касающиеся границы, ближайшего к ней места ночлега на пакистанской стороне и политической ситуации в соседней державе вообще. Мухаммед в ответ пожимает плечами и говорит, что он никогда не был в Пакистане. Равно, как и в любой другой иноземной державе.
— Если ты живешь в Иране, то тебе очень сложно выехать за границу. Нужна выездная виза. Это большая проблема. — Сообщает он и, выдержав паузу, выносит свой вердикт: — Иран – очень плохая страна.
Циник, уничтожив все финики, спрашивает разрешения Мухаммеда и, получив его, взбирается по стволу пальмы на трансформаторную будку, усаживается на нее и принимается за уничтожение тех, что висят гроздьями на дереве.
В этот момент появляется отец Мухаммеда. Он подсаживается к нам и, выслушав мои вопросы, говорит:
— Езжайте и ничего не бойтесь. Все это чушь. Я каждую неделю вижу людей уезжающих и приезжающих из Пакистана и все они живы и здоровы.
«Еще бы, — думаю я — людей, которые не вернулись из Пакистана, ты просто не можешь видеть». Это явный пример перемены мест причины и следствия. Люди часто это делают. Но, все равно, его ответ меня успокаивает и я пытаюсь выяснить что-нибудь о режиме работы границы.
— Я бы на вашем месте не переживал на этот счет. Все будет хорошо. Если вы не будете много думать об этом, то обязательно случится что-то, что вам поможет. — Ответствует он, молчит с минуту и затем добавляет: — Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что там, все же, что-то есть. — Говорит он и делает неопределенный указательный жест, направленный наверх.
Наверху сидит Циник и, прислушиваясь к нашему разговору, сосредоточенно уплетает финики. Отец стар и мудр и я не собираюсь вступать с ним в полемику, но про себя замечаю, что это опять таки тот случай, когда следствие выдается за причину и наоборот. Цепочки событий развиваются и тянутся в будущее. И в какой-то из моментов этого будущего, можно остановиться, посмотреть назад и увидеть, что все получилось так как оно получилось. Длинный ряд событий привел тебя в ту точку, где ты находишься в данный момент и в этом я не вижу ничего божественного. Можно, конечно, воскликнуть: «Ах, как чудесно все вышло! Как правильно, что я поступил тогда-то так-то и так-то». Конечно, все получилось. Потому что оно не могло не получиться. Если бы я поступил в предыдущих узловых точках цепи событий по-другому, то меня бы просто-напросто здесь бы не было. Я бы находился сейчас совсем в другом месте.
Допив чай и приняв холодный душ, мы идем на осмотр города и его достопримечательностей. У Бама этих достопримечательностей две. Первая — крепость, построенная из глины. Она напоминает кадр из фильма «Властелин колец». Нереальное, вычурное, пересыщенное ненужными для фортификационных сооружений декоративными элементами, строение стоит на горе, на границе между городом и пустыней. Строение одного цвета и оттенка с самой горой, потому что построено из материала горы. Дождей здесь нет, больших перепадов температур тоже. Поэтому глиняные стены могут стоять веками. Вернее, могли бы стоять.
Потому что, второй достопримечательностью Бама является землетрясение, которое случилось здесь шесть лет назад и сравняло город с землей. Вместе с городом, в землю превратилась и крепость, простоявшая до того лет пятьсот. Землетрясением объясняются и недостроенные дома — правительство выделило пострадавшим деньги, но на постройку новых домов их никому не хватило. То ли денег было выделено мало, то ли пострадавшие затеяли строительство домов непосильной этажности.
Мы добираемся до крепости. Хоть, судя по установленным повсюду строительным лесам, восстановительные работы вроде ведутся, тем не менее, общая картина все еще больше напоминает гору, усыпанную камнями, чем рукотворное сооружение. Стоя на деревянном помосте, окруженном предупреждающими табличками, очень хорошо видно, что все искусственное без труда становится естественным. Противоположный же процесс требует энергии, приложенной извне. Я сообщаю об этом наблюдении Цинику.
— Ты говоришь ***ню, — отвечает он. — Человек построил эту крепость по естественно возникшим причинам. Зачем называть тогда это «искусственным»?
Это был интересный взгляд на вещи. Помню, что я тогда удивился, как это мне самому не пришло в голову.
