|
Любимой Ирочке, прошедшей со мной пол-Азии, посвящается.
Е.Касин
Верная Карнамони
Конечно, дождь давно уже был нужен. Семена, брошенные в су*** землю, не давали всходов, а на небе вот уже почти месяц нет ни облачка. А тут еще на руинах древнего мандира , что всего-то в сотне шагов от деревни, поселилась огромная черная ворона, каждое утро воровавшая с поля непроросшие зерна ячменя.
- Плохая примета, - скривил губы старый Рам, «дваждырожденный» , суровый поборник древних традиций, некогда, по слухам, близкий к «тхаги» . – Жалкие людишки забыли своих богов и теперь их ждет расплата.
Словно в подтверждение его слов со стороны ячменного поля донеслось воронье карканье.
Тетушке Ашварье и ее соседке Сарасвати, пожертвовашим брамину, медитирующему в тени священного баньяна , целую тарелку парового, приправленного чхоллар далом белого риса, вдруг стало страшно. Уж кто-кто, а они-то знали, что плохие предзнаменования обычно и сбываются.
Вот в прошлом году, как раз накануне Дурга-пуджи , Кумар тоже заметил дурное предзнаменование, а на третий день праздника у развалин храма обнаружили мертвое тело далита Шакти, деревенского пьянчужки. Вызванный из города субидар с важным видом осмотрел находку, наскоро опросил Шри Рама и других свидетелей и, не найдя ничего подозрительного, в тот же день уехал. Выходит, стали в страхе шептаться обитатели Ханьяны - бедной деревушки, затерявшейся в джунглях на севере Бенгалии – виной всему жена бедняги Шакти, видимо плохо ухаживавшая за супругом. А тут еще брамин напомнил, что не очистившаяся в огне погребального костра своего мужа вдова несет горе другим людям. «Не место ей среди нас!» - решили напуганные крестьяне и прогнали несчастную из деревни. В эту же ночь сам-собой загорелся тростник на крыше ее лачуги и от жилища остался только пепел.
...Стукнув посохом по высохшей земле, старик медленно поднялся и, сгорбившись, побрел в сторону развалин храма.
А там в это время разгорался настоящий бой!
На защиту крестьянских наделов, облюбованных прожорливой птицей, встал любимец местной детворы - озорной уличный пес, прозванный Баччаном за седую бородку, точь-в-точь как у его известного кинотезки . Поняв, что полакомиться зерном при таком чокидаре вряд ли получится, ворона переключила свое внимание на храброго дворнягу. Оглашая окрестности картавым «Кар! Кар!», неистово хлопая иссиня-черными крыльями и хищно щелкая длинным клювом, она кружила вокруг Баччана и, улучив момент, камнем бросалась на него, пытаясь побольнее клюнуть и поглубже вогнать острые когти в ощетинившуюся рыжую холку.
Неизвестно, сколько бы продолжалось это сражение, если бы подошедший брамин не отогнал палкой захлебывающегося от лая Баччана.
- Чало , псина, чало! - прошипел, сплюнув, Рам, и, зайдя за полуразрушенную стену, достал плошку с рисом. Большая черная птица сделала в небе еще один круг и плавно опустилась на плечо старика. И они молча приступили к трапезе.
Сели ужинать и в деревне. Но и за едой крестьянские думы всегда об одном – о будущем урожае. В этот раз спасти его мог только сильный дождь, иначе голода не миновать. Это понимали все – от мала до велика и, наверное, даже животные, раз уж Баччан так отважно бился за ячмень.
Понимала это и маленькая Карнамони (или как ее по-свойски называли – Мони), единственная дочь поденщицы Лакшми. Вот уже два года, как отец ушел в город за лучшей долей и с тех пор о нем никто ничего толком не слыхал. Злые языки, правда, поговаривали, что он погиб от шальной пули во время нападения маоистов на соседнюю железнодорожную станцию. Но Мони в тайне верила, что он жив, уже наверное кули или даже может быть рикша в Колкате и скоро вернется с гостинцами домой. Тогда она ему и расскажет про этого противного Равану, его двоюродного брата, разнорабочего со строительства «Золотого ромба» . Два месяца назад стройка приблизилась к деревне и этот обычно подвыпивший родственник повадился навещать их каждую субботу. Поначалу Мони даже радовалась его визитам. Дядя всегда приносил что-нибудь вкусненькое для племянницы. А что еще надо девчонке, когда ей всего-то девять лет от роду!
...Вот и в тот вечер Равана угостил ее сладкими росогулли и, отсчитав мелочи, отослал на дальний конец деревни в лавку тетушки Ашварьи купить четверть фунта желтого дала и горчичного масла.
Вернувшись, Мони не застала возле хижины никого. В очаге догорал хворост, однако котелка, в котором уже должен был весело булькать кипяток, почему-то не было. Вдруг из дома раздался приглушенный стон матери. Испугавшись, она подбежала к окну и через щель в занавеске, отделявшей мамин угол, увидела спину дяди, валившего мать на циновку.
Мони вдруг все поняла. Выходит, что и сладости, и деньги, и это красивое оранжевое платье с белыми цветами дядя подарил не потому, что по-родственному заботился о них, а всего лишь затем, чтобы делать с мамой то, что, весело подвывая, проделывал как-то озорник Баччан с уличной шавкой. Все дети тогда смеялись, наблюдая за собачьей возней, а двенадцатилетняя Шила, которую уже сосватали за сына торговца из соседней деревни, вдруг сказала, что после свадьбы она должна будет делать это с мужем чуть ли не каждый день...
Мони не знала, как ей быть. И маму жалко, и подарки. Особенно платье – все девчонки завидовали ей, когда она первый раз его надела.
Захотелось есть, и она взялась за приготовление мунги-дала, сытной густой похлебки, которую они не могли бы себе позволить, если бы не дядины рупии. Еще немного подумав, она решила, что непременно расскажет все отцу, а уж тот покажет этому пьянице Раване, как обижать маму.
Вода для дала не успела еще закипеть, как из дома, на ходу машинально расправляя складки сари, вышла мама. Остановившись у порога, она обвела двор отрешенным взглядом. Солнце золотыми лучиками блеснуло в слезинках на ее щеках. Увидев хлопочущую у огня Мони, Лакшми как будто очнулась, с молитвой провела ладонями по лицу и протянула руки дочери. Малышка без слов поняла маму и уже через мгновенье впорхнула в ее объятья. Лакшми крепко прижала девочку к себе; они стояли, словно забывшись.
Вдруг у очага послышалось громкое шипенье: закипевшая вода выплеснулась через край и брызнула на горящий хворост. Обе хозяйки – большая и маленькая – бросились спасать огонь и доводить стряпню «до ума». Весь вечер Мони старалась пуще обычного показать маме, какая она умелая и ловкая помощница. Мунги-дал удался на славу...
А сегодня на ужин не будет ни ароматного дала, ни приторно-сладких росогулли. Ячмень для чапати да плошка серого риса – вот, пожалуй, и все, что есть дома. Карнамони принесла свежей воды, заготовила хворост для костра и, взяв черепок от разбитого горшка, побежала к соседке за углями.
Наскоро обернувшись, она увидела во дворе маму, а рядом с ней старого брамина, тетушку Ашварью и ее неразлучную подругу Сарасвати. Взрослые о чем-то спорили и это почему-то напомнило девочке торги на коровьей меле , где она была в прошлом году с матерью, нанимавшейся ухаживать за животными. Шри Рам скрипучим голосом вновь и вновь настаивал на своем, мать робко пыталась возражать и тогда стоявшие рядом кумушки в два голоса принимались ее уговаривать. В конечном счете она устало согласилась и только тогда все заметили маленькую Мони, возившуюся с костерком. Мать окликнула дочь, которая тут же подбежала и склонилась в приветствии к гостям: «Намашкар!» . Лицо и руки девочки были перепачканы сажей, зато глаза светились радостью: в очаге, весело потрескивая, разгорались сухие ветки.
Утерев дочку краем сари, Лакшми повернула ее к старому Раму. От взгляда брамина Мони стало не по себе. Старик медленно, почти нараспев, обратился к ней:
- Не бойся меня, Карнамони! Я хочу спросить тебя, знаешь ли ты о великом горе, которое постигло нашу деревню?
Девочка испуганно кивнула. «Дваждырожденный», повышая голос, продолжил:
- Да! Такой засухи не помнят даже уважаемые члены панчайата . И единственная надежда – на наших богов. Но они отвернулись от нас, потому, что крестьяне возгордились и не соблюдают завещанных предками обычаев, – сделав многозначительную паузу, он поднял посох вверх и строго взглянул на Мони.- Скажи, дитя, готова ли ты пройти через священный ритуал и отвести несчастье от своих родных и от всей деревни?
Ничего не понимая и почти дрожа от страха, Мони с надеждой взглянула на мать.
Бедная женщина «лодочкой» сложила ладони перед лицом и, глядя на дочь, молча опустила голову. Девочка повторила жест матери. Потом, сама не зная почему, сделала это еще раз и еще раз.
Губы старика растянулись в беззубой улыбке.
- Ача-ача, хорошо, – он обернулся к матери. - Готовь дочь к обряду, Лакшми. Через три дня, когда на небо выйдет полная луна, мы придем за ней. Об угощениях не волнуйся, все расходы возьмет на себя деревня, – сказал он и медленно поковылял в сторону храма.
Кумушки тоже заторопились домой, а перед уходом протянули Лакшми небольшое плетеное лукошко, покрытое листом банановой пальмы.
- Возьми, сестра, - сказала Ашварья. - Здесь рис, йогурт, немного тушеных овощей. Пускай малышка порадуется!
...На следующее утро, когда Мони, уже позабыв про случившиеся накануне события, бегала с соседскими детьми по улице, мать позвала ее домой.
- Доченька! - сказала Лакшми, нежно обняв девочку за плечи. – Нам оказали великую честь! Тебя выбрали для участия в древнем обряде, который спасет нас и наших односельчан от голода.
- А что я буду делать? – вскинула головку малышка. - Мне не будет страшно, мамочка?
- Нет-нет, глупенькая! Я сама сначала боялась за тебя и долго не давала согласия, хотя за это нам обещали целый мешок муки и пол-галона масла. Это будет как игра.
- Как игра? Правда? А кого я буду играть?
- Ты, Карнамони, будешь невестой небесного покровителя нашей деревни. Все соседи придут на вашу свадьбу, принесут богатые дары богам, а вам - угощения и подарки.
- Ах! Мой жених спустится с неба?! – округлились черные, как кусочки смолы, глазки дочки.
- О, боги! Конечно же нет! Я ведь тебе рассказывала, что наши предки вели свой род от Священной Собаки, вознесшейся затем на небеса и ставшей спутницей Страшной Кали . А на вашей свадьбе в ее роли будет какая-нибудь дворняга – они ведь все родственники. Ну вот хотя бы Баччан! – сказала мать и засмеялась.
- Бач-чан? – недоумевая, переспросила Мони.- Баччан – родственник Священной Собаки? И он навсегда станет моим мужем?
- Слава богам, не навсегда, - улыбнулась мать. – Только на время свадебной церемонии, ну и на ту ночь, которую ты должна будешь провести в старом храме. А теперь давай-ка подумаем, что нам нужно сделать. Ведь свадьба-то уже послезавтра.
Два дня, несмотря не невыносимую жару, пролетели в веселых хлопотах. Из панчаята принесли муку, масло, пряности. Лакшми пекла душистые свадебные лепешки; дочь, забыв про шалости, с серьезным видом помогала ей. А потом тетушка Ашварья принесла в подарок «невесте» кусок красной кружевной ткани, купленной ею по случаю в Колкате, и Мони несколько раз подходила к зеркалу, стараясь «по-взрослому» накинуть на себя фату.
И вот уже наряженная и накрашенная по-свадебному Мони последний раз взглянула на свое отражение. Фата, яркое «бинди» на лбу, подведенные сурьмой глаза, пунцовая помада, замысловатый узор хной на ладонях и ступнях, блестящие кольца и браслеты... «Какая красавица!» - мысленно похвалила себя девочка и присела к окну.
Теплый ветерок донес далекие нестройные звуки труб и барабанов. За околицей стали загораться похожие издали на стайки светлячков огоньки, которые понесут «люди-фонари» - ну, прямо как в городе! И вот светляки поднялись и полетели - процессия медленно, с песнями и танцами, направилась к дому «невесты».
Лакшми в праздничном сари-«варанаси» , бережно хранимом для самых торжественных случаев, вышла во двор. «Ишь ты, - она невольно взмахнула руками, - даже «фонарей» и музыкантов со станции наняли! А ведь на эти деньги можно было бы купить не один мешок риса! Ладно, пусть хоть эта свадьба у Карнамони будет богатой!».
Музыка становилась все громче и громче. Уже можно было различить глухое «уханье» толстого, как удав, геликона , протяжные звуки альта, нервную трель трубы и трескотню барабана, перебиваемую то в такт, то не в такт лязгом медных литавр.
Первыми на тропе, ведущей к домику Лакшми, появились «люди-фонари». Три пары босоногих мальчишек с чинным видом несли на длинных шестах многоярусные, соединенные между собой проводами пластмассовые люстры, помигивавшие желтоватым светом. За ними шли два парня постарше, рюкзаки которых оттягивали автомобильные аккумуляторы. «Веддинг-бэнд» в красных мундирах с чужого плеча, такого же цвета огромных фуражках с желтыми околышами, желтых пластиковых крагах и бывших когда-то белыми перчатках, что есть мочи пытался выдуть из меди подобие популярных мелодий из любимых кинофильмов. Окружавшая их толпа весело пританцовывала. Особенно старались девушки. В ярких цветных сари, блестя и звеня браслетами, они были настоящим украшением свадебного шествия. Потом шел Кумар, сын тетушки Ашварьи. Он нес на плечах двухлетнего братишку, который, как это принято в здешних краях, изображал будущего наследника «молодоженов». «Жениха» в ошейнике из нескольких цветочных гирлянд вел на веревке Шри Рам.
У дома процессия остановилась. Близкие родственники и сам виновник торжества, «сопровождаемый» старым брамином, вошли во двор. Лакшми низким «намастэ» поприветствовала гостей, поднесла им угощения. Начался веселый свадебный «торг» и она принялась на все лады нахваливать свой «товар».
Сказав все, что положено в этих случаях, мать вывела из дому дочь, завернутую поверх платья в фату. Рам поднял руку - музыка стихла. Пропев несколько коротких мантр , он передал поводок маленькой невесте и повел «молодых» на их место в свадебной процессии. Громом небесным вновь грянула музыка и колонна неспешно двинулась в обратном направлении.
Взволнованная Мони, наученная мамой, шла медленно, низко опустив голову. Но постепенно веселая музыка, танцы, здравицы и поздравления рассеяли страхи и девочка улыбнулась. Ее сердце переполняла радость – вот какое торжество в ее честь устроили в деревне!
На поляне у развалин мандира свадьбу встречали уважаемые члены панчайата и старики. Полная луна таинственным голубым светом выхватывала из темноты контуры древних руин, поросших кустами ярко-фиолетового бугенвили. Танцующие языки ритуального костра освещали алтарь с невысокой, в половину человеческого роста фигуркой женщины, грубо вытесанной из камня. Приятную вечернюю прохладу наполнял терпкий аромат благовоний, дымящихся в латунных курильницах. Рядом на небольшом помосте стояли два деревянных кресла, украшенные разноцветной фольгой и гирляндами оранжевых бархатцев. У камней слева от алтаря суетилось несколько женщин, назначенных старостой для раздачи угощений. Руководила ими тетушка Сарасвати, всем своим видом подчеркивая важность порученного ей дела. Но и она бросила работу, когда торжественная процессия приблизилась к храму.
Войдя на лужайку, «фонари» встали полукругом за креслами «молодоженов»; оркестранты, не переставая играть, устроились рядом с «кухней». Шри Рам подвел Мони и Баччана к костру и жестом пригасил остальную публику садиться.
Когда последние танцоры, с трудом переводя дух, опустились на траву, оркестр замолк. Старый брамин начал положенные мантры. Не прекращая петь, он трижды обвел «молодых» вокруг ритуального огня. Затем он велел им присесть на коврик, специально положенный у костра. Мони, стараясь не испортить наряд, опустилась на край подстилки и усадила рядом Баччана, слегка шлепнув его по попке. Погрозив пальчиком, она приказала ему сидеть смирно. Баччан замер.
Тетушка Сарасвати по знаку брамина вынесла глубокую тарелку с рисом, щедро сдобренным маслом, овощами и соусом карри. Старик взял блюдо в правую руку, несколько раз окурил его дымом от пучка ароматических палочек и поставил перед Мони. Девочка внимательно следила за действиями Рама, стараясь ничего не пропустить. Брамин указал рукой на огонь, на небо и на статую богини, призывая «молодых» совершить жертвоприношение. Мони взяла в ладошку немного риса, поднесла его ко лбу, затем к сердцу и бросила в костер. Пламя зашипело, окуталось белым дымом и через мгновенье полыхнуло с новой силой. Гул одобрения прошелся по лужайке. Потом она прикоснулась горсткой риса к собачьей морде, боку и отправила ее вслед за первой порцией. Баччан, встрепенувшись, удивленными глазами провел улетавшую в огонь еду и, сглатывая слюну, умоляюще уставился на девчонку.
Следуя традициям, Мони приступила к кормлению «мужа». Она брала щепотью рис, овощи, сжимала в комочек и протягивала Баччану. Голодный дворняга жадно хватал еду и одним глотком отправлял ее в желудок. Сидевшие поблизости гости, несмотря на торжественность церемонии, не могли сдержать улыбок; детвора захихикала. Кто-то из музыкантов даже «щелкнул» забавную сценку на фото – вот потеха! Сзади тоже заметили, и вот уже вся свадьба покатывалась со смеху.
Смеялась и маленькая Карнамони. Она стала специально подносить еду собаке то выше, то ниже, то ближе, то дальше. А то и вовсе посылала рис себе в рот. Вечно голодный пес как только не изворачивался, чтобы ухватить подачку!
Но вот брамин повелел закончить трапезу и помог Мони с Баччаном забраться в кресла. Свадьба пошла своим чередом.
Гости целыми семьями – с плачущими младенцами и ковыляющими стариками - по очереди подходили к помосту и с поклоном ставили свои нехитрые подарки к ногам Мони. Исполненная достоинства тетушка Сарасвати тут же раздавала им угощения, разложенные на тарелочки, наштампованные из сухих пальмовых листьев. Ее помощницы разносили чай-масала и чапати. Наскоро перекусившей оркестр заиграл с новой силой и молодежь продолжила танцевальные поединки!
Ближе к полуночи гости стали расходиться. Вот и музыканты, погрузив умолкшие трубы и потухшие люстры в микроавтобусик, уехали в сторону станции. У храма остались только Мони с мамой и «мужем», Рам да тетушки Ашварья и Сарасвати. Старик усердно молился у алтаря; кумушки с любопытством помогали «молодой жене» разбирать подарки. А там чего только не было! Сладости, украшения, игрушки! И даже большой флакон одеколона! Мони осторожно отвинтила колпачок, медленно поднесла бутылочку к носу. Затем отлила чукточку в ладошку и помазала волосы. Тетушки наперебой начали хвалить запах, и тогда Мони, хитро улыбнувшись, побрызгала на них прямо из флакона! Все трое залились смехом.
Лакшми тоже досталось несколько капель. Она как раз закончила поправлять костер и шла к помосту, где предстояло провести ночь ее дочери. «Хорошо, что Мони будет с Баччаном, - подумала она. – Он хоть и дворняга, но чокидар отменный – и шакала спугнет, и ночную птицу. Все девочке будет спокойнее! А рано утром, как только рассветет, я отведу малышку домой».
Закончив свои дела, последние гости поспешили в деревню...
...Оставшись одна, Мони поудобнее устроилась в кресле, собираясь уснуть; в памяти цветным калейдоскопом крутились события прошедшего дня. Внезапно ей в голову пришла мысль, моментально прогнавшая сон. «О, боги, - прошептала Мони. – Ведь я не спросила, должна ли мы делать с Баччаном это... ну, о чем говорила Шила?». Девочка в надежде взглянула на тропинку, но там уже никого не было видно. Потом она попыталась представить себя в роли «подружки» песика и чуть было не засмеялась. Вспомнила дядю Равана и улыбка сошла с ее губ.
В соседнем кресле заскулил Баччан. Пес лежал на боку, вытянув вперед лапы и прерывисто дышал. Его глаза слезились, из полураскрытой пасти стекала пена. Он попытался подняться, но не смог и снова тихонько завыл. Внезапно судорги пробежали по собачьему телу. Баччана стошнило. Потом из горла пошла кровь.
Не зная, как помочь дворняге, Мони с ужасом наблюдала за происходящим. Жалость и отвращение боролись в сердце маленькой девочки. А конвульсии повторялись вновь и вновь, постепенно ослабевая. Через полчаса Баччан затих. В широко раскрытых собачьих глазах отражались языки пламени. Расплакавшись, малышка принялась тер****ь пса, умоляя проснуться, но он уже никого не мог услышать.
Мони впала в отчаяние. Ей вдруг припомнилась вдова Шакти, которую прокляли односельчане. Несчастная несколько раз потом подходила к околице, умоляя разрешить ей вернуться, но напуганные брамином крестьяне каждый раз отгоняли ее. Мони стало очень-очень стыдно – ведь она тоже дразнила женщину и вместе с соседской ребятней бросалась в нее сухими комочками грязи.
Теперь такая судьба уготована и ей, с ужасом подумала глупышка. Страшные мысли беспорядочно завертелись в маленькой головке: «Меня прогонят... Дом сожгут... А как же мама..? А куда вернется отец..?». Не в силах больше плакать, Мони уже только тихонько всхлипывала, растирая слезы вперемешку с помадой по щекам.. .
...Под утро задул северо-восточный ветерок, приносящий с далеких гор долгожданную прохладу. Зашумели ветки деревьев, порывом подняло пыль на полянке и раздуло пламя костра. Мони заметила, что с неба куда-то подевались звезды и яркий лунный диск....
...Решение пришло внезапно. Мони встала с кресла и сняла фату. Не спеша завернула Баччана в подстилку и перенесла его к огню. Перебросала в костер весь оставшийся хворост и, пока он не разгорелся, уложила сверху бездыханное тело «мужа». Затем в огонь полетели свадебные подарки. Одеколон стало жалко. И Мони вылила все до последней капельки себе на голову.
Пламя разгоралось все сильнее и сильнее; девочка подошла поближе к костру. Немного постояв, она попросила всех известных ей богов поскорее подарить ей новую жизнь и вернуть к маме. Верная Карнамони зажмурилась и закрыла лицо ладонями...
...Гроза началась, когда уже светало. Сначала дождик чуть моросил, а потом стал лить по-настоящему. Ни на что не обращая внимания, Шри Рам исступленно клал поклоны каменному изваянию; губы старика неустанно повторяли имя Великой Богини, которой он ревностно служил всю свою жизнь.
Сквозь шум дождя послышался вороний грай. Мокрая черная птица слетела с дерева и уселась прямо на голову Кали...
* * *
...Через неделю потешная фотка «собачьей свадьбы» появилась в одной из газет. Равана как-то привез ее со стройки, и с тех пор Лакшми бережно хранит единственный портрет дочери. Если бы она могла читать, то на обороте нашла бы заметку о подготовке очередного запуска индийского спутника, отложенного из-за грозы, о которой заранее предупредили синоптики...
Дели-Москва, 2005-2007 г.г.
|
