В Индии, знаете ли, все не так, как у нас. Там никому бы не пришло в голову сказать «тонкий серп месяца»: его бледный рыхловатый калач висит посреди черного неба брюхом вниз. Вороны и голуби там сухопарые, вроде самих индийцев, почти вдвое худее наших и смотрятся благородными птицами. У коров там почти не видно вымени, зато соски у собак свисают чуть ли не до земли. Да и сами коровы мелковаты, а вот козы огромны, с горделивыми, как у жирафов, шеями. Люди там шумливы, разговаривают громко и эмоционально — но от них не услышишь грубого или резкого слова. Они неизменно приветливы и дружелюбны. Даже наш безобидный «дурак» для них — страшное оскорбление. «Хелло, мэм!» — радостно кричат, высовываясь из автобуса, школьники, и даже нищие, обыкновенно напускающие на себя жалостливый вид, иногда вдруг бросаются тебе под ноги с тем же радостным воплем, лихо метнув вперед металлическую плошку с монетками: «Хелло, мэм!»
С компанией знакомых мы путешествовали по Индии около трех недель, но я не буду сейчас рассказывать о величественных дворцах, об аскетической мощи Красного форта — резиденции Великих моголов в самом центре Дели, о гигантских индуистских храмах на юге страны, напоминающих серые слоистые мухоморы, о дивной красоты домах с ажурной каменной резьбой, ибо, если честно, все это теряется в том стремительном жизненном потоке, который захватывает тебя, едва ты оказываешься в делийском аэропорту. «Отель, мэм? Я провожу вас в хороший отель, здесь недалеко». — «Такси, мэм? Всего пятьсот рупий, и вы в центре Дели». — «Багаж, мэм?» И уже тянется рука к моему рюкзаку. И так повсюду. Стоит тебе на секунду остановиться в любом индийском городе, как тебя тут же окружает толпа людей, готовых оказывать самые разные услуги. Индия бедна, и здесь пользуются любой возможностью заработать.
Огромные массы людей постоянно перемещаются в пространстве: машины едут по улице почти впритык друг к другу, между ними, лавируя, норовят проскочить мотоциклисты, мото- и велорикши. Со страшным грохотом проносятся старые, дребезжащие автобусы, притормаживая в любом месте, если вдруг кому-то вздумалось выйти или войти, вернее, выскочить или вскочить. Кондукторы истошно выкрикивают остановки (они тоже есть), почти на каждой выпрыгивая наружу и громко барабаня по стенкам автобуса перед тем, как залезть обратно, — то ли сигнал водителю трогать, то ли выплеск неуемной энергии. По той же самой улице, не соблюдая никакой рядности, катят велосипедисты и идут толпы людей (тротуары в Индии — редкость), меланхолично бредут куда-то коровы, иногда проскрипит телега с колесами в автобус вышиной, которую тянут понурые волы. Однажды на одной из центральных магистралей Дели видела даже слона со слоненком, не спеша удалявшихся в сторону окраины.
Стоит ли говорить, что ездить по индийским улицам — серьезное испытание. Светофоров нет на многих даже самых оживленных перекрестках, и, когда везущий тебя велорикша бесстрашно врезается во встречный поток, кажется, все — вот он, конец. Но поток таинственным образом расступается и плавно обтекает тебя с обеих сторон, действия рикши ни у кого не вызывают ни удивления, ни возмущения — так ездят все, моментально подстраиваясь под соседа и не ожидая ни от кого соблюдения правил. Поразительно, но за три недели пребывания в стране мы видели всего одну аварию, и ту на пустынной сельской дороге. Быть может, кроме какой-то особой чуткости спасает небольшая скорость?
На вокзалах не протолкнешься. Обладатели билетов в общие вагоны живут здесь сутками, пока наконец сумеют втиснуться в поезд. Огромное большинство пассажиров — мужчины с одеялом под мышкой и небольшой сумкой: они едут куда-то в поисках работы. Но есть и совсем другие: целые семьи, вернее, даже кланы, с горами багажа в оцинкованных сундуках — эти, судя по всему, перебираются на новое место жительства, возможно, найдя лучшее применение своим силам.
Многие живут на улице. Когда в Дели мы возвращаемся по вечерам в свою гостиницу, на обочинах люди укладываются на ночлег. У кого-то есть картон и одеяло — это везунчики, они, как правило, уже спят, накрывшись с головой. У кого-то нет ничего: улегшись по двое валетом и оставив посередине небольшое пространство, они разводят крохотный костерок, который способен обогреть разве что их пупки. Велорикши частенько спят на сиденьях своих колясок, согнувшись крючком и выпростав из-под пашмины (большой шарф, который при надобности служит всем, чем угодно) ноги. Утром у ближайшего забора их уже ждет парикмахер, разложивший ножницы, бритвы и расчески прямо тут же, на асфальте. Побрить, подстричь, сделать массаж лица — пожалуйста. И надо признать, аккуратно стриженные затылки индийцев обращают на себя внимание.
Часто бездомные — деревенские жители, приехавшие в город на заработки. В Бенаресе мы разговорились с рикшей (в Индии почти все учившиеся в школе довольно прилично говорят по-английски — второй государственный язык, — правда, рикши зачастую не имеют образования и могут не говорить даже на хинди — основном государственном языке, – если они, скажем, из южных провинций), он оказался безземельным крестьянином-батраком. В деревне его ежедневный заработок составляет 30 рупий (примерно 70 центов), в городе день на день не приходится, но если повезет — то в 10 раз больше. 20 рупий он отдает за аренду коляски, 10 — за место в ночлежке, на 50 рупий ест — остальное откладывает, чтобы через 2-3 месяца, к началу сева, вернуться в деревню с приличной суммой, которая вместе с «полевыми» позволит семье дотянуть до его следующей вылазки в город. Ну а если в городе очень повезет, можно будет даже отправить ребенка в школу. Начальное образование в Индии бесплатное, но то на одно требуются деньги, то на другое — в общем, 50 рупий в месяц уходят, и без особого везения их не выкроить. «Я специализируюсь на иностранцах», — доверительно сообщил нам рикша. И не соврал: из пяти дней, что мы провели в Бенаресе, он трижды подхватывал нас на центральной улице и после недолгой торговли довозил до нужного места.
Гостиничный повар в Бенаресе тоже оказался деревенским жителем. В деревне, на попечении брата, у него осталась жена с сыном, сам он видится с родными только два раза в год, регулярно пересылая им деньги. Его ежемесячное жалованье — 3000 рупий, жилье — матрас в подсобке — и еда за счет заведения. Зарплата, как он сам признался, небольшая, хороший повар может получать и больше, но ему нравится место — тихое, рядом с храмом, куда он ходит в свободное время, чтобы поговорить с брахманом. Забавно, что повар и сам оказался из обедневшего брахманского рода: повара-брахманы (представители высшей касты) в ресторанах нарасхват, поскольку можно есть только ту пищу, которая приготовлена представителем касты не ниже твоей.
Впрочем, вряд ли это правило строго соблюдается: еда в Индии готовится и продается на каждом шагу, ее ест огромное большинство людей. На моих глазах в Бхубанешваре брахман (их можно отличить по особому одеянию и перевязи) покупал на улице чай, не интересуясь, какого происхождения его изготовитель (хотя, конечно, Бхубанешвар — город небольшой, из таких, где про соседей все известно). Запах пряной индийской еды настигает тебя на каждом шагу. К вечеру города заволакивает мутно-желтое марево, густая смесь из бензина, дизеля (на нем ездят моторикши), керосина, газа и дыма от горящих углей — на всем этом готовят, — мешаясь с пылью и песком, так раздражает носоглотку, что очень скоро першение в горле и кашель уже не оставляют тебя ни на секунду (кашляешь как минимум неделю и по возвращении домой). Но все равно тебя тянет в этот пахучий сумрак, где все живет и движется, где уличные разговоры не прекращаются, пока не выпита последняя чашка чая (спиртного в Индии почти не пьют) — ну а потом можно и на боковую, но из соседнего номера порой еще долго доносится вполне пристойное пение — то по-индийски тягучее, то бодро-веселое, то прямо-таки настоящее бельканто.
Удивительно, что при мобилизующей энергии общего потока жизни каждый индиец сам по себе совсем не тороплив и даже зачастую лениво-расслаблен (безумные автобусные кондукторы — особый случай). Движения мужика, разбивающего кувалдой бетонную трубу, напоминают замедленную съемку, кажется, что с такой скоростью (вернее, ее отсутствием) бить кувалдой просто невозможно — замах еще туда-сюда, но вниз-то ее должна тянуть сила тяжести! Мальчишки-подручные в кафешке чистят лук с вдумчивой медлительностью игроков в шахматы. Женщины в поезде могут часами сидеть со скрещенными ногами, почти не шелохнувшись, несмотря на то, что индийский поезд — место, где тебе не дают ни минуты покоя.
Не успеваешь сесть, как тут же появляются разносчики чая, с криками «Чай-чай-чай» идущие по вагону почти непрерывной чередой (наш «чай» — слово на хинди). «Самоса-самоса-самоса», — хорошо поставленными голосами рокочут наступающие им на пятки продавцы пирожков с картошкой. И так до бесконечности, пока не приходит официант из поездной кухни и тихим голосом не осведомляется, будете ли вы что-нибудь заказывать на обед или ужин. Еду принесут тебе в купе, ибо ресторана нет.
В промежутках между торговцами (а их волна накрывает тебя на каждой новой станции) по вагону идут или ползут калеки и нищие, юркие дети с вениками бодро разметают в разные стороны скопившийся под ногами мусор, чтобы потом собрать с пассажиров дань «за уборку», а на закуску вас ждет почти обязательное шоу: пара-тройка трансвеститов споет и станцует, привлекая внимание оглушительными хлопками в ладоши и требуя за свои труды никак не меньше десяти рупий. Трансвеститы — переодетые женщинами мужчины, зарабатывающие проституцией и подаянием — особая каста в Индии, которая пополняет свои ряды, воруя или покупая мальчиков в бедных многодетных семьях. И странное дело: индийцы, которые даже нищим детям не всегда готовы бросить жалкую рупию, почти всегда отдают трансвеститам положенную десятку. Что тут «работает» — то ли их необычная красота (а они действительно хороши и всегда элегантно одеты на какой-то полуевропейский манер), то ли умение завлечь разговором, то ли страх перед этими изгоями (в чем-то они напоминают наших цыган), — непонятно.
В некоторых индийских городах быт во многом сохранил средневековые черты (самый яркий пример — Бенарес, священный город на берегу Ганга, где мечтает умереть каждый индус), но, если верить аналитикам, по темпам роста экономики Индия догоняет передовой Китай. Следы этого роста можно усмотреть разве что в беспримерной торговой активности. По сути вся страна — один большой базар. Там, где не продают еду, продают что-нибудь еще: одежду, мебель, запчасти для автомобилей, тут же рядом золото и бриллианты. Даже самая беднота, живущая по обочинам дорог в возведенных на скорую руку шалашах или палатках, приторговывает какими-то загадочными железяками. В общем, внутренний спрос определенно растет.
Не вызывает сомнения и другое — желание вырваться из удручающей бедности: люди ищут любого заработка. Государство старается им помочь: на строительстве какого-нибудь моста или дороги трудятся несметные полчища. Гравий, например, подносят корзинами, и на каждый пяток носильщиков есть свой прораб. Пока, очевидно, индийское правительство не видит иного способа обеспечить работой миллиардное население, как сделать технологии максимально затратными. «Work for India» — гласит плакат, пристроенный возле роющейся канавы.
Результаты этой работы, на взгляд путешественника, весьма скромны. Оказавшись в центре Дели или Калькутты, не можешь отделаться от мысли, что дома не ремонтировались с тех пор, как из Индии ушли англичане. (Центр теперь — прибежище бедноты, состоятельные люди строят коттеджи в новых районах или пригородах.) Но надо отдать индийцам должное: во вполне приличном состоянии содержатся университетские городки, как правило, сияющие свежей краской, с обилием зелени, спортивных площадок и даже расхаживающими по траве павлинами. А вот правительственные здания немногим отличаются от «жилого фонда» — приоритеты очевидны.
Плотность населения в стране такова, что, проехав с севера на юг около трех тысяч километров, мы не видели ни клочка свободной земли — селенья, поля, селенья, поля. (Возможно, чуть дальше от железной дороги она есть — ведь где-то же есть джунгли и горы.) Непременный алтарь посреди одного из полей или крошечный храм, до смешного похожий на театральный макет. Как правило, индуистские (индуизма придерживается 82% населения), изредка — мечеть (мусульман 16%, и чаще они живут в городах). Поля нарезаны мелко, каждое с непременными бортиками — чтобы задерживалась вода. Впрочем, «нарезаны» — неправильное слово. Кажется, они естественным образом обрисованы самим ландшафтом: здесь пригорок — и поле плавно обогнет его, одним своим краем вытягиваясь в полукруг. К нему лепится другое поле, которое послушно подчиняется капризам собственного куска земли. В результате ландшафт напоминает одеяло из лоскутов самой прихотливой формы, но подогнанных друг к другу практически без единого зазора. (Система устройства полей в чем-то похожа на манеру уличного движения.) Наверное, и в этом выражается свойственный индуизму дух преклонения перед силами природы, заставляющий каждое живое существо прислушиваться к «ритму бытия» и не унывать даже в самых, казалось бы, безвыходных обстоятельствах. Возможно, ощущение того же «ритма бытия» придает неспешной жизни отдельных индийцев ту общую упругую энергию, которая захватывает тебя, едва ты ступаешь на индийскую землю.
Светлана Солодовник
www.ej.ru
