|
28.09.09. Мултан – Лахор / 359 км (Σ= 7753 км)
Средняя скорость 55 км/час
Переломный момент в поездке наступает тогда, когда однажды, оглянувшись назад, ты понимаешь, что возвращаться будет далеко. И с каждым следующим пройденным километром будет расти и обратный путь. Который и так уже не мал. И ехать дальше становится страшно. И какой-то мерзкий зверек внутри говорит тебе елейным голоском: «А может ну ее, эту Индию, а?».
Так вот, я заметил, что стоит проехать еще сто километров в такой ситуации и все сразу меняется. Словно разрывается какой-то резиновый жгут и с этой секунды тебе по фонарю куда и сколько ехать. Но пока этот жгут не порван, с головой происходят странные вещи.
Все начиналось с мандража по поводу дальнего пути. Я смотрел на карту и представлял себе расстояние, на которое я должен забросить свое тело с помощью механического средства, чтобы потом таким же макаром вернуться назад. Варианты возвращения на самолете не рассматривались. Когда мысленно представляешь себе восемнадцать тысяч километров, то в голове возникает лишь невнятная мысль наподобие «йоханы-бабай» или что-то в этом роде.
После пройденной первой тысячи километров, мандраж мой сменился букетом сомнений в реалистичности задуманного. Причин для сомнений была масса – от факта падения Циника и его поведения в дороге, до внезапно увеличевшегося расхода масла в Катерине.
Этот мандраж с соусом из сомнений, сверху еще посыпается ощущением своей полной ненормальности в мире нормальных людей. В своем дурацком шлеме, в пластиковых латах, на огромном мотоцикле с алюминиевыми чемоданами я ненормален даже на дороге, где водители обычных и удобных четырехколесных транспортных средств, оглядываются или смотрят на меня в зеркало, покачивая при этом своей усатой головой.
И тогда я понимаю, какая это все страшная глупость.
И вот я еду и придумываю оправдание для этой глупости. Поиск оправданий занимает все мое время. Путем долгих размышлений, я нахожу такое оправдание и оно меня, похоже, устраивает.
- Я еду потому что мне это нравится. – Говорю я сам себе, - Вот и все. И никакой я не идиот. И не отчего я не бегу. Да.
Против такого аргумента я не могу ничего возразить и соглашаюсь с тем, что причина всему происходящему – это то, что мне это нравится. Но через пять минут, признаюсь себе в том, что ни хрена мне это не нравится: задница болит, пальцы болят, а к вечеру иногда устаешь так, что мозг терзают лишь две мысли. Эти мысли Циник обозначает фразой «жратки и спатки». Якобы в шутку. Так вот мне эти «жратки и спатки» ни фига не нравятся. И оправдание мое рушится, не продержавшись и часа.
Поэтому я начинаю придумывать более солидное оправдание. И так изо дня в день. Оправдание за оправданием. Если разобраться это то, что все мы делаем на протяжении всей жизни – ищем оправдания. Без хорошо продуманного оправдания, жизнь – сплошное мучение. Оправдания, оправдания, оправдания. Надо работать, чтобы были деньги. Деньги нужны, чтобы купить квартиру. Квартира нужна, чтобы в ней жили дети. Дети нужны, чтобы продолжался человеческий род. Получается, чтобы человечество не угасло, я должен ходить в офис и сидеть там с девяти до шести. Глупость, конечно.
Меня начинают увлекать эти оправдания больше, чем их причина. Я начинаю придумывать оправдания курдским штанам, Арарату, кидеппингу, законам Шариата, культуре, религии и прочим важным вещам. Но, как только я придумываю надежное, качественное, геометрически правильное оправдание чему-то, то к этому моменту у меня уже готово пять хороших доводов, по которым это оправдание летит в мусорное ведро. Оно летит туда, как испачканный детский памперс. Его даже не жалко.
На третью неделю этих идиотских мыслей я дохожу до того, что ищу оправдания существованию себя и всех остальных людей, каждого по отдельности, из тех, которых я вижу вокруг. А вокруг меня находятся самые обычные люди. Не оперные певцы, не представители редкого этноса и не светящиеся гуру, а полицейские, заправщики, водители грузовиков и просто всякие бездельники, дети и старики. Их куча. Их гораздо больше чем первых. Они ходят, употребляют пищу, пьют воду, вступают в поверхностный контакт со мной и каждый из них уникален. И у каждого из них тоже есть свое железобетонное оправдание.
Я стою на обочине пыльной дороги, а бородатый дядька в грязной длинной рубахе наливает мне в бак бензин из такой же грязной, как и он сам, пластиковой канистры.
- Какого хрена я тут делаю? И какого хрена этот бородатый мужик льет бензин в бак моего мотоцикла? – Спрашиваю я себя и не нахожу ответа.
А если ответ не находится, то значит черной кошки в комнате нет. Но я пока об этом не знаю, хоть Катерина и урчит мне об этом уже три недели. Я все еще продолжаю упорствовать и думать о том, что если хорошо поискать, то эти причины найдутся. Вопрос лишь в том, где искать.
* * *
Владельцы большого БМВ и приземистого чоппера оказались, как две капли воды, похожими на Дон Кихота и Санчо Пансо. С той лишь разницей, что они оба были молодыми, а Санчо Пансо был, к тому же еще, совсем не толстым и ночил очки.
Дон Кихот был родом из Австрии. Он был высок, бледен и молчалив. Его длинные прямые волосы были собраны в косу. С ног до головы экипированный в мотоамуницию, он выглядел безукоризненно. Он подошел к своему металлическому Росинанту, поставил рядом с ним два аккуратных кофра и улыбнулся нам в знак приветствия.
Затем показался Санчо, который, поздоровавшись с нами мимоходом, сразу принялся суетится вокруг своего ослика с ременным приводом. Он подвязывал веревочками отваливающиеся ящички, затягивал ремешками скособоченные торбочки и проверял крепко ли держится ледоруб, примотанный скотчем к рулю. Из всей мотоамуниции у Санчо был лишь шлем. И поэтому одетый в джинсы, майку и стоптанные кросовки, на своем, загруженным всяким хламом, маленьком мотоцикле, выглядел он совершенно несерьезно. С первого взгляда было видно, что он не подготовился к сражению с дальней дорогой. Однако, все же, каким-то образом он добрался из Швейцарии до Пакистана и этот факт вызывал у меня легкий конфуз.
Какое-то время я рассматривал их мотоциклы, пока не решил для себя, что они в точности отражают характеры своих хозяев. Их размеры, пропорции и внешний вид полностью подтверждали дон-кихотность первого и санчо-пансовость второго путешественника.
Утвердившись в своих наблюдениях, я оглянулся на Катерину, осмотрел ее и, к своему разочарованию не нашел в ней никаких характерных особенностей. Разве что она была грязная как черт.
Затем я спросил у Дон Кихота, куда они держат путь. Он мне ответсвовал, что за спутника своего сказать не может, но сам он едет в Австралию. А потом, помолчав, добавил что после Австралии, может быть он поедет вокруг света. Он еще не решил пока. Куда ехал Санчо, понять было сложнее. Похоже, что у него не было четких планов, идущих в будущее дальше, чем на трехдневный срок. Хотя ледоруб на его руле давал некоторую пищу для размышлений.
Но в этот день, волею причинно-следственных связей, мы все вместе ехали в Лахор. Ехали с остановками, так как у Санчо было сильное расстройство желудка и требовались визиты в туалет. Санчо выглядел несчастным. Точь в точь, как я днем раньше.
Возможно, в другой день я бы посочувствовал швейцарскому путешественнику, но не сегодня. Во-первых, вопреки моей надежде, оказалось, что и на благополучном участке дороги Мултан-Лахор нам тоже требуется конвой. Поэтому, когда нас, четырех европейских идиотов, передали у выезда из города патрулю на раздолбанном синем джипе с мигалками, и этот джип выполз на такую же загруженную, жаркую и пыльную дорогу, по какой мы ехали вчера целый день, и когда этот джип поплелся по ней со скоростью черепахи, а нам приказали следовать за ним, то тогда я взвыл. Я отказывался верить в происходящее и мой мозг кричал: «нет-нет-нет», а все вокруг торжественным шепотом говорило: «да-да-да». Это была первая причина, почему я немог полностью погрузиться в сочувствие к швейцарскому гражданину.
Второй причиной было то, что у меня вдруг начало сводить спину. И это было похоже на древнюю китайскую пытку.
Чтобы расслабить мышцы спины, я пробовал ехать некоторое время , наклонившись на руль. Я также пробовал ехать, отклонившись назад. Кроме того, я пробовал ехать, попеременно сидя то на правой, то на левой ягодице. Но стоило мне усесться в седле нормально, как спина сразу же начинала ныть и болеть. Мне хотелось плакать от бессилия. Мне хотелось остановиться, послать к черту эскорт и членов нашей группы, лечь где-нибудь в тени под пыльным грязным навесом и лежать там весь оставшийся день.
Остановки, которые мы делали из-за желудочной болезни Санчо Пансо, были минутами счастья. Я слазил с мотоцикла и делал несколько шагов. Мою спину тут же отпускало и я благодарил Аллаха за это блаженство, стараясь не думать о том, что за блаженство платит швейцарец.
А потом мы снова садились на мотоциклы и пытка продолжалась. И я думаю, что если бы нас эскортировали, как то и положено, до самого Лахора, то этот день мог бы закончиться для меня в пакистанской психушке. Потому что выдержать этого я бы долго не смог. Но все произошло иначе и в пакистанский дурдом я не попал.
Помнится, я ехал, лежа грудью на руле и выгнув шею как цапля, и шептал проклятия в адрес полиции, Пакистана и вселенной вообще. Как, вдруг, полицейский джип начал притормаживать, а водитель начал махать рукой, показывая нам, что мы можем ехать дальше сами. Я не был столь наивен, как вчера, чтобы радоваться этому. Я знал, что через километров пять нас будет ждать очередная машина сопровождения.
Но, к моему удивлению, через пять километров нас никто не ждал. Ожидавшую машину не удалось обнаружить и через десять километров. Спустя какое-то время Дон Кихот и Санчо Панос нерешительно прибавили скорости и уехали вперед, а мы с Циником все еще продолжали осторожно плестись в плотном дорожном трафике, пока, наконец, я не осознал, что машины больше не будет.
В первую минуту я почувствовал себя даже как-то непривычно. Больше не надо было следовать за синим грузовичком, а можно было ехать, как захочешь. От этой мысли становилось немного неуютно. А когда это минутное помутнение прошло, то я превратился в жар-птицу, выпущенную на свободу из темного подземелья. Меня сразу же охватило непреодолимое желание сполна насладится предоставленной свободой передвижения. И не только насладится, но и продемонстрировать эту свободу Цинику, осторожно едущему впереди.
Я обошел его мотоцикл и принялся лихо обгонять группки едущих впереди машин. Через две минуты я так вырвался вперед, что уже не видел Циника в зеркале заднего вида. Спину сразу же отпустило и я почувствовал себя превосходно. Я видел разинутые рты водителей, наблюдавших, как их машины красивыми маневрами, на повышенной скорости, объезжает иноземный мотоциклист. Внутри меня все пело. Это ощущение продолжалось около пяти минут и закончилось в том месте, где шоссе делало плавный изгиб вправо.
Я увидел перед собой длинную вереницу машин, а потом понял, что эта вереница не движется, а стоит на месте. Расстояния впереди хватало и я затормозил. Но привычного перераспределения веса, свойственного процессу торможения, я не ощутил. Вместо этого, я почувствовал, как заднее колесо беззвучно начинает заносить в одну сторону, а переднее – в другую. Наверное, похожего эффекта можно добиться, если затормозить на мокрой стеклянной поверхности, намазанной мылом.
Тем не менее, за оставшиеся двадцать метров, я еще успел выровнять мотоцикл, совершить вторую попытку торможения, снова выровнять и только тогда уже, зажмурив глаза, я въехал в зад новенькой, достаточно эксклюзивной, как для Пакистана, черной Тойоты.
Заднее колесо Катерины подскочило, я выпрыгнул в сторону из седла, и пролетая по косой траектории над рулем, увидел, как бампер Тойоты прогибается внутрь, затем резко выпрямляется и падает на асфальт, практически одновременно со мной и Катериной.
Быстро поднявшись я, первым делом, осмотрел себя. Оказалось, что, благодаря тому, что я был в перчатках, черепахе и шлеме, а не в кросовках, джинсах и майке, я отделался одной легкой царапиной и небольшим испугом. Как только я осознал, что тело мое в норме, в сознание начали проникать звуки происходившего вокруг.
Рядом со мной стоял водитель и его пассажир, а в трех метрах начинала быстро собираться группа людей, которые минуту назад ехали себе по шоссе, а теперь остановились и вылезли из машин. Причем создавалось впечатление, что решили остановиться сразу все машины на шоссе, а вылезти из них решили сразу все люди.
Водитель пострадавшей Тойоты был одет в отутюженное пенджаби бледно-голубого цвета, остроносые кожаные туфли, а на его руке, в которой он держал новенькую модель Нокии, поблескивал золотой браслет. Я даже успел рассмотреть, что этой руке был сделан хороший маникюр.
Несмотря на приличный стаж вождения машины, я был участником ДТП первый раз в своей жизни. Поэтому я немного замялся, не зная, что делать. А, когда пауза уже грозила опасно затянуться, я собрался с духом и заверил водителя, что оплачу ему ремонт бампера. Я не уверен, что водитель меня понял полностью, но жест перелистывания воображаемых дензнаков, он понял точно и удовлетворенно кивнул мне в ответ.
Через минуту к месту происшествия подъехал Циник и, выслушав мои быстрые объяснения, достал фотоаппарат и принялся фотографировать ДТП с разных сторон.
Появление второго чужеземного мотоциклиста и фотофиксация событий вызвала в толпе зрителей бурный восторг. Они бегали за Циником, заглядывали ему в дисплей камеры, обсуждали увиденное друг с другом и пересказывали историю произошедшего новым, только что подошедшим, участникам дорожного движения. Я краем глаза следил за этими событиями, но основное мое внимание было приковано к водителю и пассажиру черной Тойоты.
Они оба не очень хорошо понимали по английски, и мне надо было приложить дополнительные усилия, чтобы заверить их, что беспокоится им совершенно не о чем и что, если они отвезут меня к бакомату, то я с удовольствием компенсирую им сумму ущерба.
Водитель с помощью нескольких добровольцев, приподняли бампер и приложили его к тому месту, где он должен был бы быть, если бы не этот дурацкий скользкий асфальт. После того, как картина была изучена, бампер был положен обратно на асфальт, а водитель уперев руки в бок и скорбно согнув голову, принялся цокать языком, при этом иногда тяжело вздыхая. Затем он сказал, что в двадцати километрах отсюда есть автомастерская, где смогут оценить сумму ущерба. А сам он сумме ущерба даже не догадывается.
И все могло бы закончиться унылым ремонтом бампера, если бы в этот момент, в эпицентре событий, не материализовался бы полицейский в фуражке. Он быстро выслушал свидетельские показания, о чем-то переговорил с водителем и подошел ко мне. Спросив откуда я и куда еду, он снова перекинулся парой фраз с пострадавшей стороной и повернулся снова ко мне.
- Вам надо расписаться в рапорте, и если ваш мотоцикл в порядке, то, после этого вы свободны и можете ехать туда, куда ехали. – Сказал он и улыбнулся.
И, хоть он говорил на отличном английском языке, я точно понял, что я совершенно не понял, что он мне только что сказал. Поэтому я переспросил его.
- Ты и твой друг можете ехать. – Снова повторил он.
- А как же бампер? – Все еще не очень хорошо понимая, спросил я.
- Он сказал, что починит все сам, а вы свободны. Только вам надо расписаться в рапорте.
Первую минуту я не верил своим ушам, а потом у меня возникло подозрение, что этот полицейский – опасный сумасшедший и водитель, которому я повредил машину, даже не догадывается о том, что тут происходит.
- Знаете, я виноват в этой ситуации и я обещал ему оплатить ремонт и, я думаю, что он ждет этого. – Сказал я и кивнул в сторону обладателя отутюженного пенджаби, который последние пять минут о чем-то эмоционально говорил по телефону. О чем он говорил, я понятия не имел, потому что говорил он на урду.
- Ты ему ничего не должен. Понял? – Уже несколько раздраженно повторил полицейский. – Ты гость. Ты не должен ничего платить.
- Это он так сказал? – Спросил я, желая разобраться в этой странной ситуации до конца.
- Хорошо. – Сказал полицейский вместо ответа. – Если ты мне не веришь, то пойдем к нему.
С этими словами он подвел меня к водителю и попросил водителя сказать мне, глядя в глаза, что он от меня ничего не хочет и отпускает меня. Водитель улыбнулся и кивнул головой. Затем полицейский сказал, что теперь мы должны пожать друг другу руки и я могу отблагодарить водителя, если захочу, сказав ему «спасибо», после чего инцидент будет считаться исчерпанным.
- Только еще надо будет подписать рапорт. – Напомнил он, на тот случай, если я об этом забыл.
Я на мгновение закол****ся. С одной стороны, было так соблазнительно, просто пожать руку и поехать себе дальше. С другой стороны, моральные якоря тянули меня назад и говорили о том, что я обязан настоять на своем, поехать в автомастерскую и оплатить ремонт. То ли по причине моей слабой заангажированности в капиталистической морали, то ли еще почему-то, но, секунду поколебавшись, я решил сдаться обстоятельствам. Поэтому я протянул руку и сказал: «спасибо». Водитель пожал ее и улыбнулся снова.
После этого бампер был погружен на заднее сидение машины и увезен в автомастерскую. А, возможно, и не в мастерскую. Мне сложно сказать это наверняка, потому что я остался подписывать бланк рапорта, где в самом конце требовалось написать, в специально отведенном для этого месте, свои впечатления от работы полиции по данному случаю. Полицейский сказал, что я здесь, например, если захочу, то я могу отметить факт того, как быстро прибыла полиция и как быстро был решен вопрос. И, если я вдруг захочу особо отметить четкие действия какого-либо конкретного представителя этой полиции, то он, опять-таки на всякий случай, сообщает мне свое имя.
А после этого мы сели на свои мотоциклы и еще засветло добрались до Лахора.
И из этой истории можно было бы выделить мораль, которую и так все знают, но к которой редко прибегают в жизни. Мораль о личных интересах и интересах других. Типа: "поступай с другими так, как ты бы хотел, чтобы поступали с тобой". И, если иметь достаточно таланта в казуистике и упорства в словоблудии, то можно было бы из всей этой истории выкрутить потрясающую по своей силе притчу о любви к ближнему. Страшно подумать, как можно было бы развить эту историю. Мешает одно «но» - эта история не полная. Вернее, она полная, но в ней существует один небольшой нюанс.
Если бы не этот нюанс, то мир был бы идеален как букет алых роз и прост как детский конструктор. Я думаю, что если бы не этот нюанс, то люди уже давным давно нашли бы панацею от всех своих бед. Ататюрк был бы святым, евреи бы подружились бы с мусульманами, а курды бы выбросили свои нелепые штаны на мусорник.
Нюанс состоит в том, что в момент рукопожатия, я ощутил в улыбке водителя некоторую натянутость. Я не могу ручаться за это на сто процентов, но обычно такие вещи чувствуются. Я не хотел бы называть это фальшью, но было видно, что есть определенный конфликт между его мыслями и внешним проявлением этих мыслей. И это не удивительно. У меня бы, на его месте, этот конфликт, может быть, был бы еще более ярко выраженным.
С моей, не обязательно правильной, точки зрения – абсолютно нормально иметь подобный конфликт в сложившихся обстоятельствах. С одной стороны от тебя на асфальте лежит оторванный бампер, рухнувшие планы на сегодняшний день и пачка денег, которые ты должен теперь отдать за ремонт. С другой стороны – правила отношения к гостю, причем, применяемые в данном случае еще и в публичном месте, на глазах у других людей. И если ты не Иисус Христос и не Будда, то, я бы даже сказал, что более сильный повод для внутреннего конфликта сложно себе и придумать в бытовых условиях. Поэтому я целиком понимаю этого человека и не собираюсь на факте наличия этого конфликта фабриковать уголовное дело. К тому же, эгоистичный мудак в этой истории получаюсь я, а не он.
Осталось лишь разобраться в том, что же собственно конфликтует у нас в головах в подобные моменты. И когда мы с этим разберемся, то, возможно, что-то измениться. Может быть тогда и найдется оправдание.
А после этого мы сели на свои мотоциклы и еще засветло добрались до Лахора.
|
